Тысяча ключей Мерлина - Tom Paine
Достав из холодильника несколько кусочков хлеба, она закрыла его и взяла уже подготовленную стоявшую на кухонной тумбе тарелку, положив на край кусочки хлеба, после чего сделала еще несколько тяжелых для нее шагов, подошла к кастрюле, стоявшей на плите. Открыв крышку, она взяла половник, который был уже в кастрюле, и пыталась зачерпнуть суп дрожащей рукой, который расплескивался из него.
Я не выдержал и, подорвавшись с места, подбежал к ней, взял ее за руку с половником покрепче, чтобы она не дрожала, и вместе с ней зачерпнул суп и налил в тарелку, которую она подготовила. Повторив процесс еще раз, я забрал из ее рук тарелку, поставил ее на стол, а затем проводил ее до стула, усадив на него. Сев рядом с ней и тарелкой, я посмотрел на маму, после чего произнес:
— Спасибо за суп. Ты молодец! Без дела не сидела.
Мама улыбнулась, и я заметил в уголке глаза маленькую скупую слезу. Но это была не слеза грусти или печали, а слеза гордости, слеза радости, что она приносит пользу.
Быстрыми движениями я опустошил всю тарелку, работая ложкой словно лопатой, закидывая топливо в рот. Вытерев рот рукой, я встал из-за стола и, поцеловав маму в лоб, произнес:
— Спасибо, очень вкусно. Не скучай, я побежал на работу.
Убежав в свою комнату, я переоделся и, выложив университетские принадлежности, быстро скидал униформу бармена и сменную обувь в рюкзак. Застегнув его, я закинул на плечо и вышел из комнаты.
Мама стояла уже возле входной двери, с улыбкой провожая на работу. Я порой удивляюсь, как она так быстро передвигается, ведь я крайне быстро переоделся, а ей каждый шаг дается тяжело, еще и сопровождаемый невероятной болью. Подойдя к ней, я поцеловал ее в лоб, после чего уже хотел выйти, но, вспомнив, протянув руку, произнес:
— Чуть не забыл — рецепт! Я, когда закончу работать, забегу в аптеку и куплю все, что нужно.
Просунув руку в карман длинного синего халата, она вытащила свернутый рецепт. Протянув его, она хотела что-то сказать, но, видимо, поняв, что слов не находится, промолчала и виновато улыбнулась.
Взяв рецепт, я вновь ее поцеловал и выбежал из квартиры, закрыв за собой дверь. Выбежав из дома, я посмотрел на часы в своем старом пошарпанном телефоне с разбитым экраном, но еще вполне функционирующем. Часы показывали пять вечера, а значит, что у меня есть минут сорок, чтобы добраться до работы и подготовиться к работе до открытия, которое Топор делал обычно в шесть вечера.
Добежав до ближайшей станции метро, я на удивление быстро спустился и забежал в вагон. Через сорок минут, как я и планировал, я уже был на пороге бара, который был почти в центре Москвы в полуподвальном помещении в одной из старых сталинок.
Открыв дверь бара, я заметил стоявшего за стойкой натиравшего бокалы Анатолия Ивановича Бровкина, которого я, да и остальные сотрудники бара называли Топор. Барная стойка была в пяти метрах от входной двери и располагалась в углу. Вероятно, Топор специально сделал ее таким образом, чтобы бармены могли увидеть гостей сразу, как только они зашли, и приветствовать их в заведении, а может для того, чтобы всякие забулдыги и бродяги не прошмыгнули в туалет, дверь которого была слева между входом и барной стойкой.
В баре было несколько телевизоров, по ним показывали музыкальные клипы различных рок-групп, да и в целом в зале всегда играла рок-музыка. Учитывая этот факт, в баре едва ли можно было встретить приличных людей, да и цены были в среднем ниже, чем в заведениях в округе, отчего бар наводняли в основном студенты и любители рок-музыки в кожаных косухах, все забитые татуировками с ног до головы.
— Я не опоздал? — с улыбкой спросил я, глядя на Топора, прекрасно понимая, что у меня в запасе еще двадцать минут.
— Как раз вовремя. Переодевайся и принимайся за работу, а то я уже задрался вытирать эти чертовы стаканы! — произнес Топор, явно взбешенный протиркой стаканов.
Топор был весьма своеобразным. С одной стороны, он был вроде большого ребенка, который любил дурачиться со своими дружками, выпивать и стараться ничего не делать даже в своем баре, с другой стороны он был недобайкером, ходившим в брутальной косухе с кучей нашивок как у байкеров, но при этом он никогда не то что не имел мотоцикла, он даже не умел на нем ездить. Вероятно, именно поэтому он и заставлял весь персонал называть его брутальной кличкой Топор, которой его называют его друзья «байкеры». Честно говоря, я думаю, что это он сам себе придумал эту кличку, я бы даже и не удивился. И этому человеку было пятьдесят семь лет. Хотел бы я быть таким беззаботным и в тоже время увлеченным в его возрасте. Мне нравилось в нем одно качество, которое я хотел бы поиметь себе, он никогда не считал денег, ни на что не копил, ну если это не что-то крупное, конечно, вроде квартиры или дома. Насколько я знал, бар приносил неплохие деньги, отчего он покупал все, что ему взбредало в голову. Однажды он даже купил енота и держал его в баре в клетке, но кто-то из посетителей это увидел и ему, вероятно, не понравилось, потому что вскоре появились какие-то зоозащитники и заставили отдать его в приют для животных, иначе они грозились подать на него в суд за издевательство над животными. Он тогда сильно расстроился и обиделся словно большой ребенок, но енота отдал.
— Уже бегу! — выкрикнул я, забежав в подсобку, где я кинул рюкзак и начал быстро переодеваться.
Выйдя из подсобки, я тут же ударился ногой о кегу с пивом, которая почему-то стояла сразу на входе за барную стойку.
— Черт возьми! Что она тут делает? — вскрикнул я, морщась от боли, потирая ногу.
— Привезли новую партию пива. Остальное, кстати, перед входом стоит. Надо бы забрать и закинуть в подсобку, — улыбнувшись, произнес Топор, усевшись за стол, с которого открывается вид на бар
