Впереди бездна, позади волки - Виан Вольф
— Я не свалил, я отправился.
— Ты отправился очень опасным путем и чуть не погиб.
— Всё обошлось. Почти… Я спешил.
— Спешил! Урих до сих пор всем рассказывает, как он чуть не сожрал наследного принца!
— Ой… Эти драконы и не такое расскажут.
— Ваше высочество, ты оставил семью в сложное время. Вот-вот будет война с Гаттерсваррой, они уже мутят что-то у Западных Гор. Видели их лагерь на берегу.
— Я не люблю насилие. Ты же знаешь.
— Когда-то тебе придется принимать непростые для тебя решения. В том числе о жизни и смерти.
— Когда-то… Но не сейчас. Я не хочу слушать это всё. Ещё сто лет назад можно было прийти к миру и не принимать непростых для себя решений!
— Мир… Ты слишком молод для таких суждений.
— Да, я молод. И я пока не в маразме, если ты об этом…
Чудище захрипело, растирая в лапах окурок:
— Давай пройдемся.
Они поднялись по крутому склону к спящему уже городу и пошли к центру, стараясь избегать освещенных улиц. Чудище бесшумно ступало всеми четырьмя широкими лапами, вдыхая сирень и слушая шелест ещё свежей, не погребенной под летней пылью, листвы. Где-то пели соловьи… Неудачливые собаки, выбегающие им на встречу, поджав хвост, шарахались в сторону.
— Я понимаю, почему ты сбегаешь сюда… Здесь ты чувствуешь себя свободным.
Принц молчал.
— Она красивая, — вдруг сказало чудище. — Я видел ее в Зеркале. Но какая-то чужая. Потерявшаяся во времени… Я очень давно не видел таких лиц… Очень давно. Будь осторожен, мой мальчик. Если ты разобьешь ей сердце, она будет всю жизнь разбирать эти осколки, так ничего и не собрав.
— Я не собираюсь разбивать ей сердце, — сердито ответил принц.
— Знаешь, ваше высочество, давным-давно мне очень хотелось дать тебе хорошего пенделя за все твои капризы. Ты вырос и можешь даже дать мне сдачи, но эта мечта не покидает меня…
— Мечта — дать мне пенделя? Ха-ха!
— Да. Это позабавило, тебя? — чудище добродушно улыбнулось, глядя на принца. — Кстати, твой отец готовит для тебя отличную партию. Я думаю, скоро объявят о помолвке. В будущем это будет удачный союз для нашего королевства.
— Я знаю. Я помню о своих обещаниях, обязательствах и условиях. Но пока я здесь… Я и сам не пойму, но меня к ней тянет.
— Ну, раз тянет, значит — иди. Как говорят в этом мире, лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано. Я скажу твоему отцу, что ты в порядке, но пока есть серьезные причины, чтобы ты остался здесь.
— Спасибо, Рагвард. У меня действительно есть ещё одно важное дело. Я должен кое-что найти.
— Я понял тебя, — сказало чудище, замедляя шаг. — Что ж, оставь меня здесь. Дальше я пойду один, для тебя это может быть опасно.
Наблюдая за тем, как тьма поглощает его верного друга, Климент Иммануэль Эрхард Юстиниан, наследный принц Иерхейма стоял у мусорных баков на перекрестке и думал. Разговор с Рагвардом окончательно перебил его сон, но шататься просто так по темным улицам не хотелось.
Он думал об Эмме. Это были странные мысли. Они просто грели и успокаивали — перманентно и ненавязчиво. Ему не хотелось сию секунду нарвать цветов и лезть к ней в окно, не хотелось доставать звезду с неба или положить к её ногам… что там обычно кладут, весь мир? Да, весь мир…
Нет, это всё не то, всё не то… Если бы она вот сейчас появилась перед ним, он бы не кинулся к ней, закатывая глаза от восторга. Он даже не был уверен в том, хочет ли он сейчас видеть её…
Знамя победы — ринемся в бой мы вновь.
Горна тревожный стон пронзит небеса.
Снег на холмах — там, где была кровь.
Верности пламя — гореть и стоять до конца…
Наследный принц рванул с перекрестка, срываясь на бег. В его голове складывались слова и звуки… Музыка, музыка, музыка… Он торопился успеть всё записать, пока вдохновение, как мотылек не упорхнуло, как это часто бывает.
Его тайная обитель располагалась в темной и тесной мансарде, но эти минусы перекрывались главный плюсом — нелюбопытным хозяином, который, взяв аренду авансом на год, никаких вопросов никогда не задавал. Принц, вихрем ворвавшись в комнату, скинул куда-то кроссовки, нашел более-менее чистый лист бумаги, наспех на нем что-то записывал, зачеркивал, потом лежал, как в лихорадке и снова садился за стол… Он остановился лишь тогда, когда маленькое окошко в его комнате из черного сделалось серым — забрезжил рассвет нового дня.
Глава 5
Понедельник — день тяжёлый.
Но, видимо, не для всех. Эмма безучастно смотрела на своих отдохнувших коллег, которые делились впечатлениями о прошедших выходных. Даже Сабрина Иосифовна была в хорошем настроении и рассказывала что-то интересное за своим шкафом Верусе и Елизавете Христофоровне, пока Маринка болтала по телефону с каким-то кавалером.
Эмма куталась в кофту и хандрила. Сосредоточилась на работе, и как ни странно, это помогло.
— Эммочка, сходи в архив, пожалуйста… там эти мыши гадские! — попросила Маринка, сделав несчастные глаза.
— Да схожу я в архив… Пиши, что надо.
Архив.
Тут Эмму шарахнуло:
Тетрадь. В змеиной обложке. Тетрадь, о которой говорил Ким. И теперь Эмма мучительно пыталась вспомнить, куда она её положила.
Уже в архиве она безуспешно двигала тяжёлые коробки, вспотев от нервов, напряжения и духоты присела и…
Вот же оно! Эмма взяла тетрадь и осторожно её открыла. Толстая, листов в сто… Страницы исписаны синими чернилами, тонким, изящным почерком. Ей даже показалось сначала, что написано всё это на русском, просто очень давно, когда ещё были буквы ять и прочее, но нет — это был какой-то другой язык. Судя по тому, что текст был написан столбцами, это были стихи.
Она вернулась на свое рабочее место, заложив тетрадь в пачку бумаги для принтера, которую она быстро положила в ящик стола.
В обеденный перерыв, когда Эмма осталась в кабинете одна, она достала тетрадь и положила перед собой. Красивый чешуйчатый рисунок складывался в отпечаток чьей-то ладони. Эмма без всяких задних мыслей приложила свою руку к этому отпечатку. Да, её ладонь была чуть меньше, самую малость. Вот если подвинуть чуть вверх на сантиметр, то…
Если.
Но не тут-то было.
Ладонь намертво прилипла.
Чешуя под ней засветилась, заиграла разноцветными огнями, обожгла на мгновение, как жжёт расплавленный воск, капающий на кожу.
Эмма почувствовала на своей неподвижной руке чью-то ладонь. Она не видела
