Денис Луженский - Тени Шаттенбурга
Тут Альма увидела, как с помоста прямо в толпу, словно ныряльщик в озеро, сигает крепкий дядька. Э-э, да это же тот самый, со шрамом! А чего он туда скакнул-то?
На помосте вдруг грохнуло, вспухло облако белого дыма, закричали люди. Стало страшно, и девочка осторожно сползла по крыше, пробежала вдоль водосточного желоба, спрыгнула на широкий каменный забор, соскочила в проулок. И уткнулась носом кому-то в спину. Когда человек рывком обернулся, Альма от удивления даже отступила на шаг. Ну дела! На площади – дядька со шрамом, а здесь – тот малый, что ее от Хундика защитил! И как же страшно он скалится…
Хорошо, что парень девочку тоже узнал и скалиться прекратил. В глазах его внезапно появилось затравленное выражение, словно хотел он скрыться, но не знал, куда бежать. А может, и вправду не знал?
– Туда! – Альма ткнула пальцем, указывая направление. – Быстрее!
Подгонять его не пришлось: припустил по проулку так, что девочка едва могла за ним угнаться. За спиной слышались вопли, сопение и топот разбегающихся с площади людей. Быстрее, еще немного, и…
– Сюда! – ухватившись за чужой рукав, Альма резко бросилась влево, проскользнув в узкую щель меж заборных досок.
Деревянный забор огораживал задний двор давно сгоревшего дома, каких в городе было немало. Тут и остановились оба, тяжело дыша. У-у-у, дураки, чуть не затоптали!
Парень присел на чурбачок, уткнулся лбом в сложенные на коленях руки, что-то пробормотал.
– Больно? – Она не придумала ничего другого.
Русоволосый поднял голову, улыбнулся – вымученно, судорожно, так, будто улыбаться вовсе не умел.
– Нет, – ответил он. – Все… хорошо.
Ага, рассказывай. Было бы хорошо, не мчался бы так от толпы. Хотя с чего бы ему все сразу выкладывать? Альма ковырнула обгрызенным ногтем отслоившуюся щепочку на заборной доске. Может, позвать его в подвальчик, пусть там отсидится? Конечно, надо сперва с ребятами поговорить, но они-то небось не откажут, ведь он спас ее от гадкого Хундика.
– А ты… – начала было она, но тут на плечо ей легла ладонь. Альма дернулась было, однако в тонких пальцах оказалось столько силы, что сразу стало ясно: бесполезно.
– Милая девочка, – послышался негромкий голос… Женский голос! – И умная.
Протиснувшись боком через ту же щель в заборе, на двор вступила женщина, красивее которой Альма еще не видела. Рослая, с волосами цвета гречишного меда и с кожей такой белой, чистой и гладкой, что все горожанки, наверное, умерли бы от зависти. Она была одета словно жена купца средней руки, но в повороте головы, в выражении лица сквозило столько достоинства и уверенности, будто стоит ей сказать слово – и на поклон явится сам бургомистр.
– Тихо, – ровным, без тени волнения голосом произнесла незнакомка, и вскинувшийся с чурбачка парень послушно замер. – Бояться нечего.
– Я и не боюсь, – насупился русоволосый, но женщина лишь чуть улыбнулась.
– И стыдиться тоже нечего, – продолжила она. – Ну-ка, посмотри на меня.
Парень послушно поднял взгляд.
– Да-а, – протянула загадочная фрау, – я не ошиблась. Как же ты попал сюда… щенок?
К удивлению Альмы, ее новый знакомый вовсе не озлился на обидное слово – наоборот, лицо его как-то по-особому изменилось, будто он и эта женщина знали нечто, никому боле не ведомое. Она смотрела на него, а русоволосый вдруг дернул головой и поднял подбородок: ну точь-в-точь как пес, у которого хозяин за ухом чешет.
Воспользовавшись моментом, девочка решила уже вырваться из цепких пальцев и ускользнуть, но, едва шевельнулась, незнакомка рывком повернулась к ней и, склонившись, тихонько прошептала на ухо:
– Стой тихо, умная девочка, и все будет хорошо.
В глубине чуть раскосых прозрачно-зеленых глаз танцевали золотые искорки, и Альма вдруг ощутила, как у нее мелко задрожали коленки: не от страха, а словно она долго-долго бегала и очень сильно устала. И желание сбежать ушло, растаяло, как снежинка под весенним солнцем.
Женщина распрямилась, будто упругая ветвь.
– Ну что, щенок, пойдем?
Парень кивнул. Потом спросил:
– А как же девочка?
– Беспокоишься за нее? – Фрау чуть заметно улыбнулась. – Не стоит, ничего плохого с ней не случится. Ну пошли.
Минуту спустя на заброшенном дворе осталась лишь задремавшая в траве у забора Альма.
8
Фон Ройц окинул взглядом обезлюдевшую площадь. Уже ничто не напоминало о том, что здесь совсем недавно толпились сотни людей – разве что разбросанные тут и там огрызки яблок да чей-то разорванный плащ, втоптанный в грязную лужу. Барон был уверен: в домах, выходящих на площадь, захлопнуты толстые внешние ставни, заложены тяжеленными засовами прочные двери. Немало и тех, кто решил избавиться от страха древним, как мир, способом, и сейчас во всех трех городских пивных наверняка только и успевают наполнять кружки. И там же горожане, ругаясь и перебивая друг друга, судят-рядят о том, что же случилось на площади. Кто-то стоял ближе, а кто-то дальше, кто-то видел больше, а кто-то меньше – и наверняка громче и убежденнее всего кричат стоявшие за сотню шагов от помоста и не видевшие ровным счетом ничего. А значит, скоро по городу поползут слухи самого мерзкого свойства, в которых один злоумышленник превратится в дюжину, а пороховая бомба обернется, самое меньшее, адским пламенем.
Ойген потер лоб ладонью. Чертовщина какая-то! За минувшие дни он внимательно изучил все гроссбухи в ратуше и не обнаружил ничего подозрительного. В Шаттенбурге не портили монету, исправно подсчитывали, сколько напилено досок и добыто вагонеток руды, заносили в книги каждый тюк бумаги и ящик стекла. Каждый золотой гульден, серебряный даллер, медный геллер, поступившие от торговцев и ремесленников, отнесенные в налоги и пущенные на развитие города, были записаны, учтены, отмечены.
Конечно, что-нибудь предосудительное здесь случается, но вовсе не настолько, чтобы об этом беспокоиться. Нет ничего, за что можно уцепиться; нет ниточки, ухватившись за которую, барон мог бы распутать клубок заговора или измены. Зато есть нечто иное – возможно, более страшное. И почему-то Ойген чувствовал себя словно глупый обыватель, плачущий по лопнувшей подметке, не замечая, как со спины к нему подкрадывается душегуб с ножом.
Тяжело вздохнув, он обернулся к фон Глассбаху, который все еще стоял, вцепившись в деревянные перила помоста.
– Интересные дела творятся в вашем городе, бургомистр. Подозреваемую убили, охранника выпотрошили, как кролика, а посланника Святого престола поприветствовали оловянным шаром, начиненным порохом. И часто у вас такое? Обычное дело или ради нас кто-то особо расстарался?
– Барон, все это мне нравится не больше, чем вам. Даже меньше – ведь вы-то рано или поздно уедете, а я… – Ругер беспомощно развел руками.
– Мы договорились…
– Я помню. И, Богом клянусь, делаю все, чтобы свою часть договора исполнить. Городская стража и цеховые ополченцы патрулируют улицы и не мешают вашим людям.
Фон Ройц недобро прищурился. Говорил этот человек одно, но подразумевал нечто иное – мол, я-то свои обещания исполняю, а как насчет тебя? И возразить Ойгену было нечего: после их разговора в доме Ругеровой любовницы минуло уже полтора дня, а похвастаться и впрямь пока что нечем. Все же надо бы городского главу осадить, а то такие разговоры могут зайти далеко.
– Не все сразу, бургомистр, – барон холодно улыбнулся. – Сейчас речь о другом. Совершено покушение на рыцаря короны и на посланника Святого престола. И, признаться, я даже не могу решить, что из этого более скверно – и для города вообще, и для вас лично.
Он задумчиво потянул себя за короткую бороду.
– Ведь вполне может случиться так, что понадобится закрыть город на время расследования. У меня есть на то полномочия. Знаете: запрет въезда и выезда, повальные обыски… Кто-то проболтается, что-то отыщется – рано или поздно.
– Рано или поздно? – эхом откликнулся фон Глассбах.
– Ну да, – пожал плечами Ойген. – Две недели. Может быть, месяц. Людей-то у меня – раз-два и обчелся. Так что скорее поздно, чем рано. Но лучше поздно, чем никогда, не так ли?
Лицо бургомистра исказилось, словно у него перехватило дыхание.
– Вы погубите город! Если сорвется ярмарка, то разорятся купцы, закроются лавки. Вы понимаете, что люди начнут умирать от голода! Многие не переживут зиму!
– Сотня-другая горожан, – равнодушно бросил барон. – Вы ведь не хотите, чтобы весной город осадили имперские войска, дабы выжечь дотла гнездо неповиновения? Ну-ну, не пугайтесь. Быть может, нам повезет, и мы управимся быстрее.
– Чего… чего вы хотите? – прохрипел фон Глассбах.
Ойген выдержал паузу – такую, чтобы оппонент потерял последнюю волю к сопротивлению.
– Как и прежде – только лишь содействия, дружище Ругер. Только лишь содействия. Сейчас мне всего-то и нужно, чтобы вы не мешали отцу инквизитору и мне допросить этого любителя швыряться адским зельем. Хотелось бы, чтобы ни вы, ни досточтимые ратманы не возражали, если дознание в этом случае будут вести представитель императора и посланник Святого престола.
