Прятки в облаках - Тата Алатова
— Итак, Рябова, — бодро и громко заговорил Дымов, — давайте подумаем, как вы решите распорядиться столь незаурядным опытом. Хотите, чтобы я снял с вас это проклятие, или попробуете справиться сами? Учтите, что, если справитесь — получите автомат. Времени до конца пары еще полно, рискнете?
А что, собственно, она теряет? Всё равно все уже вдосталь полюбовались на ее новую форму, так что ничего страшного, если она останется в таком виде еще немного.
Маша прислушалась к себе: очевидно, у нее все еще была пара глаз, которые видели вполне неплохо, уж точно лучше, чем у многих пауков. У нее был рот… У нее же был рот?
— Я хочу сама, — с хрипотцой проговорила она, и это значило, что у нее был рот. Дымов кивнул — с одобрением, ободрением и явной гордостью. Маша хорошо знала этот взгляд — так смотрел на нее папа, когда она пробегала стометровку за тринадцать секунд или выигрывала в шахматы.
Совершенно перестав волноваться о чем-то, кроме поставленной перед ней задачи, Маша устроилась поудобнее, подобрав под себя лапы, и стала вспоминать, что там использовал Сахаров.
Дымов отошел от нее и продолжил пару, внимательно наблюдая за тем, что делают остальные студенты.
До нее долетал мерный гул тихих наговоров, восклицания, смех, звуки шагов, отодвигаемых стульев.
Сначала она попробовала самое очевидное: наговор отмены. Если у Сахарова было «Как у нашей Маши слишком мало рук, пусть же наша Маша станет, как паук», значит, можно использовать простенькое: «Как у нашей Маши слишком много лап, мы сейчас отменим этот кавардак». Но затем она столкнулась с другой проблемой: не столь важно, какую словоформу получает импульс, важно, сколько силы, целеустремленности ты в него вложишь.
И вот тут у Маши явно наблюдался дефицит по сравнению с той злостью, которую взрастил в себе Сахаров за ночь. Прикрыв глаза, она пыталась сообразить, где ей почерпнуть энергию для того, чтобы вернуться в саму себя. У них же было несколько практик с Дымовым, он же учил их по крупицам собирать все свои желания, концентрируя их в один мощный и четкий посыл.
Она вдумчиво провела ревизию самой себя: сейчас в ней плескались обида на Сахарова, стыд от публичного унижения, страх, что все будут смеяться над этим еще много лет. Но было и другое: жгучее желание выйти из этого позора победителем. А победить можно было одним-единственным способом.
Сосредоточившись, Маша скрупулезно собрала все свои переживания, слепила из них небольшой, но довольно тяжелый метафорический шар, быстро и громко произнесла наговор и запулила этот шар в метафорическое кольцо.
Нельзя вырасти с пятью братьями, не умея забивать трехочковые, да?
Плямс! Горячая вспышка, дрожь во всех лапах, и Дымов, выросший перед ней из ниоткуда, уже поддерживает ее под локоть, помогая встать.
Ноги плохо слушались, но Маша стояла, расправив плечи и вскинув голову.
— Браво, — негромко, но с внушительным намеком в аудиторию сказал Дымов, и тогда послышались жиденькие аплодисменты.
***
На следующую пару Сахаров, к ее облегчению, не явился. Вряд ли он все еще торчал в кабинете ректорши — та была скора на расправу и разила студентов больно, но быстро. Скорее всего, просто забился в какой-то угол, осмысливая произошедшее.
Для такого зануды-отличника потерять целый год у Дымова было настоящей трагедией. На его месте Маша бы просто ушла в академ, потому что продолжать обучение без базовой лингвистики не имело особого смысла. Ему все равно надо будет сдать этот предмет, чтобы вместо справки о неполном высшем образовании получить полноценный диплом. Ну или придется сдавать экстерном, что, учитывая объем курса, будет ох как непросто.
— Эй, Рябова! — сплетница Кротова подсела к ней за парту на первом ряду, ерзая от любопытства. — А о чем говорил Федька? Ну вроде ты его заставила… дети еще какие-то…
— Это наше внутреннее дело, — пробормотала Маша, прекрасно понимая: рассказать что-то Кротовой — значит, рассказать всему универу.
— Это же как надо было довести парня, — протянула она удивленно. — У нас же Федька как этот… кузнечик, который ел одну лишь травку, не трогал и козявку… Да он ни разу дажу пару не прогулял, а тут хлоп — и такое.
— Угу, — отозвалась Маша с горькой иронией, — я просто роковая женщина, скажи?
Но Кротова почему-то не рассмеялась.
Тут в аудиторию вошел Пахомов, которому Маша в последнее время особенно сочувствовала: не повезло бедняге иметь на своем факультете двух таких деятельных умников, как Власов и Плугов. Она достала тетрадь для конспектов, твердо намеренная вникнуть во введение в менталистику, хоть эта область и не особо манила ее. Но в этом году следовало выбрать специализацию, и Маша не намерена была пропустить хоть какую-то информацию, которая могла повлиять на ее выбор.
***
В столовку на большой перемене Маша пришла одна, однако не успела взять поднос, как рядом нарисовался Андрюша Греков. Ее глупое сердце замерло, почти сразу разогналось, зачастило, и ей понадобилось совершить настоящее усилие, чтобы не покраснеть.
Они давно не виделись: Андрюша теперь встречался с первокурсницей, и у него, очевидно, больше не находилось времени, которое можно было потратить на Машу.
— Привет-привет, — весело сказал он, опуская свой поднос рядом с ее. — О, этот заманчивый запах тушеной капусты и вареной морковки, ни с чем не перепутаешь.
— Наум Абдуллович считает, что мы потребляем слишком мало клетчатки, — фыркнула Маша, забирая с раздаточной полосы оливье.
— Кто?
— Секретарь ректорши. Такой забавный старичок, он еще с Зиночкой вечно воюет.
Андрюша недоверчиво присвистнул:
— Тебе-то откуда знать, что происходит в администрации?
— Ну, я же там частый гость из-за всей этой истории.
— Какой истории?
— Ну, Вечный Страж, потенциальное убийство, вот это все.
— Какое убийство?
Он на самом деле не понимал, ого. Маша рассмеялась, потянувшись за супом: вот так, милая, и зарождается мания величия. С чего ты решила, что
