Андрей Прусаков - Я – утопленник
– Дарья была не той, кого можно любить человеку моего сословия и положения. Родители ее жили на Охте, напротив завода Обухова. Там селились мастеровые и ремесленники, многие работали на государевых верфях.
Я приехал к мебельщику, которого мне порекомендовал один приятель. И там впервые увидел Дарью. Она была его дочерью. И, знаете, едва мы встретились глазами, я понял, что увижу ее не раз. Потому что не смогу отпустить от себя.
Я взял ее к себе служанкой. И видит Бог, с первого же дня мне было стыдно, что она работает. Я никогда не думал, что моя любимая женщина будет работать. Это немыслимо, тем более что я был человек небедный и мог содержать жену. Жену, а не приживалку, понимаете разницу, молодой человек? Дарья мыла пол, стирала и чистила, а я не смел запретить ей, боялся, что мои чувства станут слишком заметны, вызовут досужие разговоры, сплетни и, в конце концов, слухи дойдут до моего начальства. Сейчас я презираю себя за это. Как я мог? Как вообще могут люди ставить что-то выше любви?
Мы виделись часто, каждый день, и с каждым днем я убеждался, что для меня нет и не будет другой женщины. Это будет Дарья или – никто. Но оставлять ее приживалкой я не хотел. Делать так означало не уважать ее, не любить – а я ее любил!
Ах да, совсем забыл… Однажды мой приятель, любитель спиритизма и мистик, отвел меня к цыганке. Сказал, что та будущее по руке читает так же легко, как дьячок – Библию. Не верил я в это, но решил попробовать. Сказал цыганке, что жениться хочу… Взяла она мою ладонь, посмотрела и говорит: «Берегитесь, барин. Счастливы будете, но недолго. Смерть вам от любви написана». Задумался я тогда, но не испугался. Я не военный, в походы не хожу, отчего же смерть? Смерть от любви? Какая глупость! Невозможно думать о смерти, когда любишь.
Мы сыграли свадьбу. Правда, гостей было немного, в основном ее родные да пара моих старых друзей, не осуждавших меня. Ни мое начальство, ни большинство приглашенных не явились. Я знал, почему, и знал, что не простят. Но мне было все равно. Я решил оставить службу и поселиться в пригороде. Купил дом на правом берегу, недалеко от ее родных, в бывшей немецкой слободе. Немцы народ культурный, им неважно, кто моя жена, они были учтивы и кланялись ей… То было самое счастливое время, – повторил Павел Иванович.
– Я отправился на прием к одной очень влиятельной персоне. Мне необходимо было заручиться поддержкой некоторых людей для одного дела. Не будем об этом… Дарья не смогла пойти, чувствовала себя плохо. Там я и встретил одного господина. Назову его просто М. Он… Скажу лишь, что он непозволительным образом отозвался о моем браке с Дарьей, он оскорбил ее и нашу любовь.
Я бросил в него перчатку. Тогда меня посчитали безумцем. Многие знали, что М. прекрасно стреляет и ему случалось убивать своих противников. Я этого не знал, но, видит Бог, и зная, я поступил бы так же! Мой приятель сказал шепотом, чтобы я немедленно принес извинения этому мерзавцу, или тот убьет меня. Я отказался. Я понимал, что скорее всего меня убьют. Разум мой вопил, в голове шумело от ужаса, но сердце было спокойно. Я знал, что поступаю, как положено честному человеку и дворянину.
– Прекрасно, – сказал он. – Встречаемся завтра, в одиннадцать, за заставой Шлиссельбургского тракта.
Мне хотелось жить, я чувствовал, что живу последний день. И знаете что? Я вызвал его, но я не собирался убивать. Конечно, я никому об этом не сказал, но я действительно не хотел убивать. Подумал: выстрелю в воздух или, чтобы не болтали лишнего, мимо. Вряд ли попаду, я пистолет держал раза два, баловался по молодости… Глупо, скажете вы? Какой смысл стреляться, если убивать не хочешь? Но тогда я думал именно так. И Дарье я ничего не сказал. Солгал. Сказал, что еду по делам.
Все случилось точно так, как предсказала цыганка. Мы стрелялись. Я промахнулся, а он нет. Пуля попала мне под сердце, я захлебывался кровью и чувствовал, что умираю. Но знаете: страх ушел, поскольку я вдруг осознал, что все не зря, что жизнью я выкупил ее, избавил от всего… И умер спокойно. Дальше ни похорон, ничего не помню. А потом очнулся здесь, на кладбище… И понял, что жизнь не закончилась.
Я тотчас отправился к Дарье. Не буду говорить, что со мной случилось по дороге… Вы, должно быть, знаете все это. Я не сразу понял, что стал живым мертвецом…
Ковров отвел глаза от могильного камня и взглянул на меня. Я ничего не сказал Павлу Ивановичу. Пусть закончит, вопросы потом.
– Все равно, пусть мертвый, я хотел увидеть ее. Пусть хоть так, но – увидеть, вы понимаете?
Еще бы.
– Само собой, у меня не было денег на извозчика. Мертвецам не дают… – Ковров усмехнулся. – А зря. В Греции, кажется, мертвецам монету в рот кладут. Очень правильный обычай… Так вот, я пошел пешком. Через весь город. И никто в целом городе не заметил, что я мертв. Только собаки, которые рычали, но боялись укусить. В доме, где жили ее родственники, никто не знал, что я стрелялся и умер. Она никому не сказала. Как я не сказал ей. Зато все знали, что она… утопилась. Кто-то сказал ей о моей смерти, и она не захотела жить… – Ковров вздохнул. – Если вдуматься: она целый мир за меня отдала. Жизнь свою и целый мир. За меня одного! А кто я есть? Человек. И разве стою я этого? Целого мира?
– Так разве вас не убили? – воспользовавшись паузой, быстро спросил я. Его «толстовщина» стала доставать. Ковров кивнул:
– Я задавал себе этот вопрос многие годы. Именно умер. Сам. Намеренно. Пусть пистолетная пуля в сердце, пусть дуэль, но я знал, чем все кончится. Значит – самоубийство. И потому мне, как и вам, дано время понять, что мы сделали не так, почему не лежим спокойно в могиле.
– А вы хотели бы лежать?
– Да. К чему такая жизнь? – Ковров обвел рукой кладбище. – Чужой мир, чужое время?
Ну, это кому как. Мне лично лучше существовать так, чем в могиле. И то, что мне дан такой шанс, я не считаю проклятием. Правда, благословением это тоже не назовешь… Но спорить с Ковровым не буду. А странно все-таки, что он воскрес. Пока мне логику высших сил не понять. Почему я, почему Ковров? Но когда-нибудь я это узнаю.
Рассказ Коврова не потряс, но заставил задуматься. Не было в нем ничего особенного, типичная история тех времен. Похожее все классики описывали. Все просто, если не считать, что рассказал ее человек, умерший почти два века назад. И еще одного совпадения. Ту утопленницу под мостом тоже звали Дарья…
– Знаете, я недавно видел одну девушку… Вернее, не девушку, а… В общем, она утонула много лет назад. И ее тоже зовут Дарья.
– Что вы говорите? – привстал Ковров. – Когда и где вы ее видели?
– Как раз на правой стороне… Переходишь через Большеохтинский мост…
– Ах, не знаю я этих названий! – схватился за голову Павел Иванович. – Место, место какое?!
– Речка там есть, в Неву впадает. Дома стоят старые, от метро недалеко… – сложно было что-то объяснять – тот район я знаю плохо. – Через речку мост есть. Говорят, там она и утопилась когда-то.
Слова разбудили не самые приятные воспоминания, и почти осязаемая дымка ужаса окутала меня.
– Быть может, это она! – воскликнул Ковров. Он был в необычайном волнении. – Андрей, прошу вас, как друга: я должен с ней встретиться!
– Ну и встречайтесь, – пробормотал я в недоумении. – Я-то тут при чем?
Ковров в отчаянии заломил руки. Похожий жест я видел в старых черно-белых фильмах. Но он не играл:
– Я не могу уйти отсюда! По крайней мере, сейчас. И потом, вдруг это не она? Тогда и вовсе… – Он посмотрел мне в лицо. – Андрей, прошу вас, окажите услугу: покажите ей это.
В мою ладонь лег маленький медальон. Странно, я ощущал его тяжесть, но одновременно видел золоченую металлическую крышку насквозь. И локон женских волос внутри. Медальон был призрачным, таким же, как и его хозяин.
– Если это Дарья, она узнает его!
Я кивнул Коврову и задумался. Вот дела. А если, действительно, она и есть та Дарья? Ничего себе: умереть более двухсот лет назад – и встретиться с любимой, но в ином облике. Она русалка, он – призрак. Романтика. Хотя в истории Коврова романтики мало. Скорей суровая реальность, горькая, задевающая душу правда.
– Молодой человек!
Я словно очнулся от тягучего, неприятного сна. Ко мне спешил человек в черной униформе. Очевидно, он видел и даже, быть может, слышал, что я с кем-то разговариваю, но лицо сохранил невозмутимое. Привык уже, наверное. Здесь всякого насмотришься…
– Лавра закрывается. Пройдите к выходу.
– Хорошо, – сказал я. – Дайте мне одну минутку. Попрощаться.
– Поторопитесь, – сказал охранник и пошел обратно. Я с благодарностью взглянул ему вслед. Приятно, когда тебя понимают.
– Вас еще видят, – с завистливой горечью проговорил Павел Иванович. – Счастливый вы человек. Меня давно никто не видит, кроме таких же, как я, мертвецов. Я пустое место, призрак, я не имею тела, но разговариваю, мыслю, чувствую. Разве не удивительно, не странно? Что тогда есть смерть?
