Наталья Нечаева - Внук котриарха
– Где – там? – вскинулся Бен Ладен. – Надо срочно Шоне сказать.
– Кэльфы уже все знают. В клетках они все, в кандейке. К врачу их собрались везти. Сам знаешь зачем. А мы помешать хотим. Только пока не придумывается как.
Бен Ладен мгновенно вспомнил минуты своего бесчестья, ту же клетку, врача, укол, сонное забытье, в котором его ворочали, кромсали, зашивали, самое печальное в жизни пробуждение, острое нежелание жить.
– Говорите, что надо делать, – серьезно и виновато произнес он. – Я с вами, и я готов.
– Знали бы, без тебя бы управились, – буркнул Бихар.
– Да ладно тебе! – зашикали на него другие. – Давайте думать вместе.
Все-таки не зря Шона поручила именно Бен Ладену организовать дворовых. Талант полководца у него был очевидный! План, который он предложил, правда, после изрядных и горячих споров с теми же Бихаром, Гоа, Василием и остальными котами (кошки в обсуждении не участвовали, война – не женское дело), устроил всех. И до самого рассвета все дворовое сообщество оттачивало детали, распределяло роли, пытаясь предусмотреть любые нештатные ситуации и даже провокации со стороны Сохмет.
Когда все было согласовано, Бихар, назначенный руководителем патрульной службы, отправился расставлять посты, сам Бен Ладен поспешил к Шоне – на доклад, остальные разошлись по своим домам. Им предстояло ввести в курс дела тех, кто отсутствовал на собрании. В предстоящей операции не должно случиться ни единой накладки, слишком высока цена победы. Цену поражению предпочли не обсуждать, и так всем было ясно: поражение – это конец.
Тоска
Пётр торопился. Теперь, когда важнейшее дело сегодняшней ночи было сделано, ему хотелось побывать в своем доме, том самом, где прошли самые счастливые его дни.
Нынешний дворец, понятно, ни в какое сравнение не шел ни с его первым жилищем, деревянным, крошечным: на все – сто двадцать метров. Ни со вторым, ни даже с третьим. Им-то с Васькой всегда хватало, а вот когда гости собирались – за посудой приходилось слуг по соседям посылать. Потом уже с Екатериной, еще до свадьбы, переехали сюда, – Пётр дошел по второму этажу до Эрмитажного театра, сбежал вниз по лестнице и застыл. «Набережные палаты». Сам лично чертеж изобразил по типу адмиральского блока на любимом стопушечном корабле: пять комнат в первом этаже – его, а наверху столько же у Катерины. Потом уже, когда жениться решил, Меншиков подсуетился: негоже царю в халупе ютиться! Построил каменные «Свадебные палаты» на Средней улице – между нынешней Миллионной и набережной. Там свадьбу и справили.
Эх, на минуточку, на полминутки бы то время вернуть! Чтоб Катя рядом, дети, Васька-проказник.
Оглядел обстановку – стол для корабельных моделей, инструменты, зеленые балясины, картины…
О, глянь, желтый медальон! Краска старая, растрескалась. Неужто с тех времен сохранили? Трезини тогда выкрасил дворец желтой охрой. Нарядно вышло, солнечно. Арка в парадный двор. Аннушкиного жениха – герцога Голштинского тут перед их обручением встречал.
А вот и приватные покои. Смотри-ка, гравюры, что лично в Париже заказывал. Любимая – «Полтавское сражение». Шведы, позорные, бегут, сам на коне. Истинно, Бог тогда уберег: одна пуля-дура треуголку пробила, вторая – об нательный крест сплющилась, третья в седле застряла. Ни ему, ни мерину Лизетте никакого урону!
Славная баталия была! А в день триумфа любимая Катя еще и дочку родила. Лизаньку. Может, потому единственная из всех до зрелости дожила, трона добилась и дело отца продолжила, что Елизаветой – Божьей помощью – назвал. Все его Лизетты всю жизнь ему верными оставались, и конь персидский, и собака-ливретка, и даже шестнадцатипушечная шнява, которую по собственным чертежам вместе с Федором Скляевым построил. С людьми, даже самыми близкими, не все так ладно складывалось.
Конторка рабочая. Тоже по самоличному чертежу в Англии изготовлена. Сидя никогда не работал, только стоя – привык! Чтоб, если срочно бежать надобно, на вставание да разминку время не терять.
«Ох. Вот это порадовали! Токарню сохранили!» – ласково погладил свой любимый токарный станок. Когда дома между походами бывал, больше всего времени тут проводил. И чертил, и Указы писал, и приемы вел, и обедал. Катя со скандалом отсюдова выгоняла. На этом станке несколько месяцев свадебный подарок ей вытачивал – паникадило на шесть свечей из черного дерева да слоновой кости. Торопился с венчания, вперед всех примчался, чтоб над праздничным столом самоделку повесить. Катя говорила, что этот его подарок ей дороже всех жемчугов-брильянтов.
Похоже, похоже все представили, видно, старались. Помнят! Но – не моё, теперь уже – не моё… Музей! На стул не садись, резцы токарные не тронь, коперниковской армиллярной сферы не касайся. С одной стороны, конечно, хорошо, что помнят и память берегут, а с другой… Музей – главное доказательство, что вся жизнь твоя – в прошлом, и будь ты хоть трижды великий, хоть в тебе и больше двух метров росту, из своего далека сюда не допрыгнешь.
Сгорбился, развернулся и пошел прочь – нечего душу бередить! По лестнице подниматься не стал, силы почему-то кончились.
Не стоило сюда ходить, двадцать лет, с тех пор, как палаты отрыли и открыли, терпел, понес черт. Зачем?
Шел по Античному залу, весь мыслями в том далеке – походах, сражениях, строительстве, путешествиях, пирушках, приемах, друзьях, предательствах, верности, любви – счастье.
В полутьме резервного ночного освещения молочный мрамор античных статуй источал едва различимую зеленоватую дымку, словно бы укрывал обнаженные тела невесомыми туниками.
– Привет, красавица, – остановился возле Венеры. – Как сама? Не холодно голышом-то в наших туманах?
Венера, смутившись от неожиданности, смешалась и промолчала.
– Все же как ты на Катерину мою похожа, – качнул головой Пётр, – тело такое же крепкое, зазывное, ладное. Ни целлюлита, ни растяжек. Или ты и не рожала? Чего-то не помню. А Катерина от родов к родам только краше становилась, вот те крест. Ты хоть раз Ваське спасибо сказала, что тут живешь – в небывалом почете и почитании? Не он, торчала бы в своем Риме, среди себе подобных. Там таких – тьма, сам видал. А тут ты – единственная.
Венера склонила голову, соглашаясь.
– Как мы тогда Климента обыграли, а? Вспомнить же радостно! – Пётр засмеялся, и его смех тут же разошелся по залу гулким приятным эхом, словно отзвуки праздничного фейерверка залетели с площади.
История и в самом деле случилась презанятнейшая. Петров посланец, Кологривов, командированный в Рим для присмотра за русскими студентами, отданными для обучения искусствам, увидел в одной из мастерских статую Венеры, только что извлеченную из раскопок. Восхитился: вот бы нам в Кунсткамеру это чудо! И ведь почти сторговался, да тут тот самый Климент Одиннадцатый, папа тогдашний, издал буллу, запрещающую вывоз из Рима древностей. И уговаривали, и к дипломатическим ухищрениям прибегали – ни в какую! Уперся.
Не мытьем, так катаньем, – решил Пётр. Призвал на совет Ваську: привлеки своих эльфов, может, они как главные спецы по сокровищам что присоветуют.
Эльфы взяли тайм-аут на изучение вопроса. Но ответ дали досрочный: отдайте взамен Венеры мощи Святой Бригитты. А за общественное мнение мы ручаемся.
«Что за мощи? Какая такая Бригитта?» – удивился Пётр.
Васька растолковал: в Эстляндии эти мощи хранятся. Католическая святыня.
– Так эсты же, после того как мы их… того, присоединили, сплошь в протестантство ушли, – недоумевает Пётр. – К чему им католические кости?
– А я про что? – Васька иногда котриаторской тупости поражался. – Протестантам они ни к чему, а католикам – в самый раз.
Климент, понятно, дураком совсем не был. Понимал разницу между хоть и святыми, но останками и – Венерой, однако эльфы свое обещание выполнили: в католических храмах один за другим пошли молебны за обретение святых мощей, к папе выстаивались целые делегации от регионов. «Даешь святые мощи взамен языческой идолицы!» – примерно таким было общее настроение. И сдался папа.
Прекрасную Венеру от самого Рима до Петербурга несли на руках. Редко на каких совсем уж ровных дорогах позволяли ей ехать в специальной мягкой люльке, притороченной к лошадям. Спереди охрана, сзади конвой. Доставили. Установили с почестями в Летнем саду. Рядом гренадера поставили, чтоб охранял.
Васька, кстати, первым сходство Венеры с Катериной и заметил. Шепнул Петру. Тот пригляделся: мать честная, правда – Катя, только что мраморная.
Екатерина потом, когда ссорились, так и говорила: иди к своей мраморной полюбовнице, пусть она тебя привечает. Да разве бы он свою Катю на кого променял?
– Эх, бабы, бабы, – Красный кот вздохнул, прислонился к розовому Венериному постаменту, – всю жизнь мне за вас доставалось. На Катерине женился – патриарх пеной исходил: помазанному царю на портомое жениться нельзя! А то я передумаю, ежели не благословит. Щас! Царю нельзя, так адмиралу можно. Катя – ох и бедовая супруга у меня была! – только смеялась: в постели, говорит, мужик не чином силен. А за тебя, красотуля, как меня поносили? Православный царь, а на языческих голышей молится, понатыкал их в садах-палатах. Темный народ тогда был, я все время боялся, что тебе голову камнем отшибут. Зато сейчас гляди, где стоишь. И годы не берут. Ладно, пойду, – погладил Венеру по крутому бедру, – пора мне, счастливо оставаться. Даст Бог, еще свидимся.
