Жмурки - Татьяна Зимина
Там был кто-то ещё, — вдруг понял я.
Было ещё одно место, пустой стул за столом. Или нет, не пустой. Я просто не видел того, кто на нём сидел — свет падал таким образом, что оставлял это место в глубокой тени.
И все остальные, так или иначе, были сориентированы к этому тёмному месту — они его боялись.
Нет, не боялись, но… Чувствовали напряжение. Опасались, одним словом.
Я перебрал в памяти всех, кого могли бояться такие люди, как Гиллель и отец Прохор. Рядом с кем держался бы настороже Тарас, кому не стал бы показывать спину мастиф… Я так и не узнал, как зовут этого рыжего кряжистого дядьку.
Нет, кроме князя Скопина-Шуйского, я ВООБЩЕ не мог представить себе никого, перед кем бы Алекс склонил голову. И не только он, все остальные тоже.
Но Великий Князь был мёртв.
Больше никого, обладающего такой силой и таким авторитетом, я вспомнить не смог.
Новая сила?..
Руки крутили баранку, нога жала педаль, а мысли неслись в голове, как и Хам по пустым улицам.
Над горизонтом уже угадывалась заря. Небо ещё не посветлело, но намёки на то, что это скоро случится, уже были.
Машин стало больше, в основном, за счёт выезжающих на маршруты автобусов.
Город просыпался, окутанный сырым промозглым туманом, запахами мёрзлого чугуна и выхлопных газов.
Удаляясь от Алекса, я всё больше чувствовал себя предателем.
Я не смог помочь.
Просто сбежал.
Как трус.
Почувствовав кровь на языке, я понял, что прокусил губу. Зло передёрнул коробку передач и вдавил педаль в пол.
* * *
Дом встретил пугающей пустотой.
На паркетном полу лежали перечёркнутые оконными рамами крест-накрест прямоугольники серого предутреннего света, воздух был сырым и гулким.
В окно офиса я посмотрел на соседский дом: второй этаж, где обитала глазастая пигалица, был тёмен и тих.
Пройдя на кухню в одних носках — не хотелось, чтобы шаги отдавались эхом в пустых комнатах — я зашел за стойку бара и включил кофе-машину.
Взял одну из чашек с полки и замер. Чашка была чистой.
Само по себе это не удивляло, но…
Я окинул кухню целиком.
Белые чашки выстроились, как на параде, гранитная стойка сверкала свежей полировкой, кофе-машина была заправлена по всем правилам.
Если б Антигона меня послушала, — подумал я. — Если б она покинула дом, как я ей приказал, то здесь был бы бардак.
Ну ладно, не бардак. Лёгкий беспорядок. Чашка в раковине с остатками кофейной гущи, стакан из-под молока, серебряная ложечка рядом с сахарницей…
Но кухня выглядела так, как обычно перед тем, как Антигона отбывала ко сну: безупречно вылизанной сверкающей и пустой.
Я рванул дверку холодильника.
Новый серебряный термос стоял на самом видном месте. Значит, фермер, поставляющий свиную кровь, у нас уже был.
Обычно он приезжает часа в четыре утра, чтобы успеть занять место на рынке.
Его всегда встречает Антигона — просто потому что меня не бывает на месте в это время.
Рука сама потянулась к термосу, отвинтила крышку и поднесла горлышко к губам.
Я выпил всё, до последней капли.
Обычно мне хватает одной чашки утром и одной — перед выходом на экскурсию.
Но сейчас, я это чувствовал, одной чашки мало.
В мозг услужливо впрыгнула мысль прогуляться до будочки и взять в доноры одного из оборотней…
Я её прогнал.
Голод — это ещё не повод превращаться в мразь.
А потом отнёс пустой термос в раковину, включил холодную воду и споласкивал его изнутри, пока жидкость из бурой не сделалась прозрачной.
Поставил термос в сушилку и только после этого пошел в спальню Антигоны.
Зубы скрипели, словно я жевал наждачку.
Паршивка. Малявка. Ничего святого. Только шефа и слушается…
Распахнув дверь, я замер на пороге.
Антигона спала, разбросав огненные волосы по подушке, едва прикрытая тонкой белоснежной простынкой, на фоне которой её кожа казалась прозрачной, как самый чудный китайский фарфор.
У меня перехватило дыхание.
Она казалась такой хрупкой, такой… беззащитной, и такой… красивой.
Никогда до этого Антигона не казалась мне красавицей. Да, у неё был свой шарм, своя прелесть — но не более.
Ни длинных, как у Мириам, ног. Ни пышной, как у Алевтины, груди. Ни томного и манящего, как у многих моих пассий, взгляда…
Но сейчас я понял: краше неё нет никого на белом свете. За её веснушки, за её оранжевую луковицу вместо причёски, я буду драться до последней капли крови.
В лицо прилетела подушка.
Она ударила с такой силой, что я грохнулся затылком о стену, чуть не упал, и так и остался стоять, на полусогнутых, оглушенный и обескураженный.
— Ты чего кидаешься? — спросил я, прикрываясь всё той же подушкой.
— Са… Сашхен? Это ты? — голос у Антигоны был растерянный.
— А кто же ещё? Восставший зомби?
— В это я верю гораздо больше.
Голос её так и сочился сарказмом.
— Издеваешься?
— В зеркало на себя посмотри.
Я пересёк комнату и посмотрел в ростовое зеркало, заменяющее дверцу шкафа.
Антигона была права.
Зомби и те обычно выглядят приличней.
Волосы, побелевшие после смерти, были всклокочены и с одной стороны запеклись от крови. Как и половина лица, где глазница представляла собой заполненную бурой коркой яму.
Рубашка, куртка — всё выглядело так, словно на меня опрокинули тазик битых яиц, приправленных кетчупом.
Всё остальное было изгваздано в земле, тут и там налипли сухие листья и прочий мусор.
— С глазом это серьёзно? — спросила из-за моей спины Антигона.
Пока я любовался собой, она успела одеться, скрутить волосы в гулю на макушке и даже умыться — веснушки на её личике сияли, как новые медные копеечки.
— Не знаю, — честно сказал я. — Боли я уже не чувствую, но…
Я поднёс пальцы к глазнице, но отдёрнул: боялся почувствовать пустоту.
— Марш в душ, — приказала Антигона. — Я пока кофе сварю.
И я почти её послушался, опомнился уже в дверях.
— Постой! Я же сказал тебе уходить. Здесь опасно! Ты могла погибнуть, пока я…
Лицо начало трескаться, в глазнице запульсировала боль, прорвала корку и пролилась кровавой слезой.
Этого ещё не хватало. Совсем расклеился, кадет. Стыдись.
Мысль была настолько неожиданной, что я вскинулся. Показалось, Алекс стоит рядом, прямо за моим плечом. И тихонько посмеивается.
Успокойся, кадет. Послушай девочку. Она у нас умненькая.
Не то, что ты, разгильдяй, — звучало в послевкусии.
Мне стало стыдно.
— Так почему ты не ушла? — холодно спросил я Антигону.
— Я хотела, — она пожала плечами. — Нет, честно… Но когда пошла переодеться, на подушке нашла вот это.
И она протянула мне письмо.
Я моргнул.
Почерк принадлежал Алексу, в этом не был никаких сомнений. Эти куриные буквочки, этот широкий росчерк в конце каждой строчки…
"Звезда моя! Прости, что покидаю вас столь неожиданно, но поверь: если б я мог, поступил бы иначе.
К сожалению, обстоятельства складываются таким образом, что без меня вам будет лучше. Самое главное, что вы должны уяснить: меня не надо спасать. У меня всё хорошо, а будет ещё лучше.
Заботься о Сашхене — ты же знаешь, он большой ребёнок, и надобен за ним глаз да глаз. Девочек береги.
Моя драгоценная дочь, запомни следующее: агентство теперь на тебе, все бумаги в порядке и находятся у господина Плевако. Думаю, ты прекрасно со всем разберешься.
Как долго медлил я!
Как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал.
Готов я. Ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное и жизнь мою приемлет.
До свидания, родные мои. Ваш любящий А… "
Я поднял глаза от письма. А потом процитировал: «моя драгоценная дочь»…
Антигона фыркнула.
— Свежо предание.
Я моргнул. Пожал плечами. Сделал над собой усилие, и открыл рот.
— Ты знала, что шеф — ваш…
Я так долго хранил эту тайну, что язык не поворачивался.
— Ну да. Отец, — равнодушно кивнула Антигона. — Мы это всегда знали.
— И…
— Почему не признавались? — она пожала одним плечом. — Психика у вас, мужиков,
