Любить сложно, не любить невозможно - Лана Мур
— А мне очень не хватает родителей, — пробуждая от дремы, донесся голос Ранбира. — Да и Майре не хватает матери, ведь брат не может заменить маму. Родителей сестра совсем не помнит, а вы?
— Я помню, но уже смутно, — сонно отозвалась Ила. — Помню щекотные усы отца и мягкие, пахнущие стряпней руки мамы. А от отца пахло кожей — он делал обувь. У меня были самые красивые джути. Помню, как он пришел радостный домой и подарил сандалии, а маме сказал, что теперь мы сможем переехать в более удобный район, поскольку он одолжил денег и расширяет дело. А потом был пожар. Не стало ни мамы, ни папы, ни мастерской, а я оказалась в приюте. Ох, извините, я разболталась, вам это совсем не интересно, — она вытерла со щек блестящие влажные дорожки.
— Нет-нет, я прекрасно вас понимаю, — успокоил ее Ранбир. — Порой бывает такое, что необходимо выговориться. Не надо все прятать в себе. А вот мы и приехали, — из машины он проследил, как Ила вошла в общежитие, после чего на предельно допустимой скорости поехал домой, систематизируя рассказ женщины и соотнося с ранее услышанным от несостоявшегося грабителя. И чем больше находил точек соприкосновения в двух историях, тем плотнее сжимались его губы.
— Майра, у меня для тебя важное задание, — едва переступив порог, заявил Ранбир.
Глава 25. Дела архивные
Соседки видели как всегда скромную и тихую Илу привезли на машине к воротам общежития. И, едва она вошла в комнату, как сразу же была засыпана вопросами:
— Где ты была?
— Кто это был?
— Где познакомились?
— А наша-то тихоня говорит, что навещает детишек, а сама окрутила их отца?
Не обращая внимания на очевидное нездоровье соседки, трещали девушки.
— Давай-давай, рассказывай, — дергали ее за руки, пытаясь усадить за стол.
А Ила мечтала лишь о том, чтобы закутаться в плед и лечь. С отъездом Ранбира закончились сменяющие друг друга волны жара и приступы слабости. Остались только слабость и озноб. Как будто, исчезнув, он забрал с собой всю ее силу и тепло. Но, кроме слабости, Ила чувствовала и что-то еще. Сжавшись комочком на своей кровати и попросив оставить в покое, она пыталась разобраться в новых ощущениях.
Ила не понимала как это объяснить, но практически осязала витающие в комнате стыд, чувство вины, какую-то ехидную радость. Это были не ее чувства, но каким-то непостижимым образом они просочились и напоминали о себе противным, сводящим скулы кислым, горьковато-терпким, чем-то напоминающим гвоздику, или тошнотворно-сладким вкусом. Девушка могла даже определить какое чувство откуда доносится — оставляющие оскомину вину и стыд распространяла одна из недавно появившихся соседок. В больнице она была интерном и сегодня перепутала назначение больным, в результате у одного из пациентов началось обострение. Терпкое торжество — девушка, которая донесла главврачу об ошибке подруги. Тошнотворную сладость самодовольства — еще одна соседка, считающая себя непревзойденной красавицей. И, где-то на заднем плане, чистотой и свежестью, как утренняя роса, плескалась тихая радость еще одной недавно появившейся медсестры — Ила знала, сегодня выписывали ее первого выздоровевшего пациента.
Ила уже не понимала, где ее чувства, а где чужие и, не в силах больше выносить неразбериху, закуталась в плед и вышла во двор. Она стояла, прислонившись к дереву, и смотрела, как серые обрывки облаков ползут по небу, время от времени скрывая золотистый диск луны, когда почувствовала чье-то присутствие.
Ила вздрогнула, плотнее закуталась в плед и отступила, словно стараясь спрятаться от неизвестного наблюдателя в тени дерева. Ощущение было знакомым и неприятным. И раньше, возвращаясь в общежитие позже обычного, она чувствовала чей-то взгляд. Сейчас же была уверена, что слышит хриплое дыхание, осторожное переступание четырех лап и почудилось, что сверкнули два красных уголька. Отчетливо потянуло псиной.
Опасаясь, что сходит с ума, Ила развернулась и побежала обратно в комнату. Там она забилась под одеяло, отгораживаясь от странных звуков и собственных чувств, накрыла голову подушкой и постаралась заснуть.
***Раджита Чаухана уже второй день не отпускало чувство незавершенности. И от этого репортер испытывал странную неудовлетворенность. Она не давала есть, спать. Не радовал байк. Раджит не находил себе места, и все валилось из рук. Раз за разом перечитывал собственноручно написанную статью, пытаясь понять, что же упустил, пока не осенило — ведь он осветил только действия полиции, а самих правонарушителей оставил без внимания. Не поинтересовался, что толкнуло их на путь преступления. И какой, к черту, он после этого журналист?!
Раджит поболтал с пресс-службой полиции. Выпил чаю там, поел сладостей здесь и пришел к выводу, что незаслуженно обошел вниманием собственную газету. Наскоро набросав неоднозначную и дискуссионную статью о том, почему молодые и работоспособные люди вместо того, чтобы учиться или работать идут на преступления, и приложив к статье фото грабителей, журналист, с намерением покопаться в архиве, отправился а редакцию.
Зайдя в некогда захламленную комнату, Раджит ее не узнал — подшивки газет, погребенные под слоем многолетней, теперь были свалены около стола с компьютером, а некоторые аккуратными стопками уже лежали в пронумерованных ячейках стеллажа. Мутные раньше стекла сейчас сверкали чистотой и радовали солнечным светом. Даже дышалось здесь легче.
Но произошедшие с архивом метаморфозы совсем не обрадовали Раджита. Раньше, в пыльной свалке он мог найти все, что хотел. Сейчас же в зарождающемся порядке на это не было никаких надежд, но репортер терпеливо принялся перебирать пожелтевшие листы. Желание докопаться до истины его не отпускало.
***Как и в предыдущий день, Майра побежала в редакцию сразу после окончания лекций. Теперь она не просто наводила порядок в архиве, а еще и помогала брату. Ранбир попросил выбрать все заметки о произошедших в городе несчастных случаях.
Живая и общительная, Майра успела перезнакомиться с большей частью сотрудников газеты и сейчас ее встречали дружелюбными улыбками и необидным подшучиванием.
— Привет, чаю хочешь? — поприветствовала ее девушка-корректор, едва старше самой Майры, и приглашающе подняла кружку с завивающимся над ней ароматным паром. — У меня самосы
