Потусторонним вход воспрещён - Екатерина Ландер
Я осторожно отколупнул странную плесень. Под ногтем осталась пыль. Ветер подул и смахнул с подоконника мелкие крошки.
— Надь, ты бы купила своей герани удобрения. А то она здесь совсем засохнет! — крикнул я в распахнутую дверь. Мне что-то ответили, но из-за телевизора я не разобрал что и хотел уж было переспросить, как завибрировал лежавший на тумбочке телефон. Я в один прыжок подскочил к нему и, не глядя, нажал на «Принять вызов».
— Не спишь, дружище? — послышался в трубке бодрый голос Димона — старого приятеля, с которым вместе учились в институте искусств. Именно на такой версии имени он прилюдно настаивал, хотя оно упорно не ложилось мне на язык. Но быть просто Димой тот отказывался категорически.
— Нет, у меня собеседование через два часа. Готовлюсь.
— Как-никак на нормальную работу наконец устраиваешься? Или все еще пляшешь в своем театре?
— Вообще-то я художник-постановщик.
— Не суть.
Я неприятно поморщился:
— Это давний знакомый семьи. Предложил мне приличную должность. В музее.
— Приличная должность в музее — звучит как оксюморон. А если серьезные деньги, то, значит, блат?
Я вспомнил известный анекдот и чуть не ляпнул в ответ: «сестла». Но Димон не позволил мне вставить хоть слово и напористо затараторил:
— Как наша договоренность на вечер?
— Ты все еще помнишь тот дурацкий спор? — Я мысленно взвыл и закатил глаза к потолку.
— Я отчетливо помню, что ты проспорил, и мне достаточно. Встреча же только для твоего блага, как ты не понимаешь?
Голос был шутливым. Немногие знали, что именно этой беззаботной шутливостью студент Димон доводил до белого каления даже самых стойких преподавателей. И как ни странно, всегда добивался своего.
Я услышал шаги за спиной и обернулся. На пороге комнаты стояла вышеупомянутая «сестла» с чашкой кофе в руках и беззвучно мне выговаривала, чтобы я «заканчивал свою болтовню и шел собираться, времени осталось мало».
— Да, иду, — сказал я, чтобы избавиться от гнетущего призрака ответственности за плечами, и услышал в телефоне бодрое и довольное:
— Ну, значит, договорились! Жду тебя в семь, адрес вышлю. Пока.
Я открыл было рот, но недовольство пришлось бы выражать пустому экрану — приятель сбросил вызов.
— Ты понятия не имеешь, на что я подписался сейчас из-за тебя!
С этой фразой я эффектно возник на пороге кухни. Она была просторная, как и любая комната в квартире — бывшей коммуналке с высокими потолками, заложенными дымоходами и рассыхающимися подоконниками, по которым даже летом гуляет тонкий ветерок.
Надежда пританцовывала возле плиты — с растрепанным рыжевато-русым пучком волос, нечесаная и смешная, в длинной футболке и одном полосатом сползшем носке. Эдакая Пеппи Длинныйчулок. Только без чемодана с якорем.
— Звонила бабуля. Сказала, чтобы набрал ей после собеседования. У нее сегодня встреча с поставщиком очередной старинной редкости. Сама забудет, ты ж знаешь, — не оборачиваясь, сказала она. — Я пожарила тебе яичницу.
— Спасибо.
Я бухнулся на угловой гобеленовый диванчик. Щелкнул по кнопке пульта, крадя у ведущей голос. Выпуск новостей кончился, теперь с экрана вещала эффектная тетенька из передачи про здоровье. На мою бестактную выходку она не обратила внимания. А вот Надя обратила. Но не на выходку, а на хмурое настроение.
— Что за тип тебе звонил? Я даже через трубку услышала его голос, и даже так он мне не понравился.
— Бывший одногруппник, общаемся до сих пор. Недавно вот тоже виделись.
Я как-то разом и очень сильно пожалел, что с самого утра согласился принимать вызовы — что телефонные, что судьбы. Прозрачное мартовское солнце выглянуло на минуту из пелены серых облаков и, прорвавшись сквозь легкие кухонные занавески, подсветило ловкую и складную фигурку Надежды. Волосы на ее голове вспыхнули бронзовым, как пучок тонких металлических проволок. Я даже залюбовался.
— И что он у тебя выпытывал? — Сестра выразительно повела бровью.
С момента, как мы начали независимую от родителей жизнь, в ней появилось тонкое металлическое колечко. Помню, тогда я старательно сделал вид, будто не обижаюсь, что сестра не посоветовалась со мной, прежде чем делать пирсинг. Во всяком случае, у нее тоже есть жизнь. Свои желания и тайные стремления.
— Проспорил ему поход к экстрасенсу. К какому-то колдуну, который конструирует судьбы. — Я закатил глаза, криво улыбнулся, всем своим видом демонстрируя, как отношусь к затее приятеля.
— К настоящему колдуну, он загубил таких, как ты, не од… Одного. Вообще же, славно! — неизвестно чему обрадовалась Надя. — Может, он прояснит, почему ты до сих пор не найдешь нормальную девушку. Знаешь, Вась, я ведь уже переживаю…
— Хоть ты не начинай, пожалуйста.
Она замолчала, чтобы не драконить меня еще сильнее. Но замолчала с таким видом, что становилось понятно: Надя не отказывается от своих слов, а лишь до поры до времени приберегает их у себя, намереваясь применить позднее с еще более разрушительной силой.
— Я вечером в клуб иду с друзьями, — добавила она как бы невзначай.
Я оценил тонкость игры: сначала ослабить мое сопротивление, потом выдать будничным тоном задумку, которая при любом другом раскладе вызвала бы бурю моего негодования, и таким образом очистить совесть. «Ну я же говорила тебе, ты чем слушал?»
— Это в какой?
Я не собирался вестись на провокацию.
— У Гавани. Один парень, Волька, организует большую тусовку. Наши с универа обещали прибыть. Так что я буду в надежной компании, не паникуй. И вообще, у меня, походу, у единственной с потока еще нет фотки в их зеркале. Так и из жизни выпасть можно.
— Волька? Это типа Волька Ибн…
— Нет! — Надя хихикнула, прикрывая ладошкой рот. — Это типа Вольдемар.
— Имена-то какие.
— Псевдоним, наверное. Не знаю. Не будь занудой, братец.
— Чтоб в двенадцать дома была.
— Ну!
— Никаких «ну». Тебе сколько лет? Родители, когда уезжали, не для этого мне тебя доверили.
— Вообще-то девятнадцать. Если ты не заметил…
Надежда надулась, но виду не подала. Я видел по ее улыбке — нехорошей такой, робкой, покорной. Как в ужастиках с невинной юной девой, которая и оказывается в итоге главной ведьмой на селе.
— Иди уже, опоздаешь. Некрасиво получится.
И то верно. Я засуетился, проглатывая остатки кофе и подбирая с тарелки крошки яичницы. Надя следила за моими действиями молча, с неразличимым выражением лица. Уже в прихожей она позволила себе оттаять:
— Ты же был моего возраста, Вась. Неужели нет?
— Я приду вечером, и поговорим.
Тихий смешок:
— У тебя же сегодня встреча с духами.
— Духи за тобой не присмотрят.
— За тобой бы кто присмотрел… Ты все-таки спроси у шамана своего.
— Спрошу, — пообещал я.
— И позвони бабуле после собеседования! — донеслось мне вслед.
Выходя из парадной, я споткнулся и чуть не улетел носом вперед. Ветвистая трещина тянулась из-под дома и коварно дыбилась раскуроченным асфальтом. Утро не задавалось…
Поддавшись суевериям, я пренебрег метро и решил добираться на собеседование на маршрутке. Взяв курс на остановку за углом дома, я понял, что решил так не один. Когда нужный номер причалил к поребрику, в салон ввалилась целая толпа. Остро выпирающие локти, неудобно торчащие в проходе сумки я преодолел с достоинством, протиснулся в дальний угол и приготовился достать из кармана наушники.
Двери скрипнули. Последней на подножку заскочила бойкая девушка-волонтер в рыжей флисовой куртке с эмблемой на рукаве:
— Подождите, пожалуйста!
Пока они с водителем разговаривали, я ощущал копившееся в салоне напряжение. Даже недовольство. Но больше всего — настороженное внимание. О происшествии с четырьмя пропавшими детьми знали, пожалуй, чуть ли не все в городе.
Девушка сказала что-то еще, после чего вручила водителю цветную распечатку из своей стопки. Я заметил фотографию пацаненка лет десяти и крупную подпись: «Помогите найти ребенка».
— Ну мы едем или как? — возмутилась женщина в передних рядах. Волонтер окинула салон печальным усталым взглядом и вышла из маршрутки. Я смотрел на листовку, прикрепленную возле прохода, у всех на виду, и думал, что нечто смутное о пропадающих в городе детях мелькало и в моем сегодняшнем сне про метро.
Часть 2. Марго
Если не спать всю ночь, то к утру мир становится кристально-прозрачным, точно стеклышко очков, только что заботливо протертое тряпочкой. Цвета обретают глубину, звуки — осязаемость: еще немного, и ощутишь кончиками пальцев отголоски темного города, его бессонную, неутихающую жизнь. Привяжешься к нему тонкими невидимыми нитями, сделаешься частью. Сделаешься своей…
Но этой ночью, сидя на подоконнике, я ничего не чувствовала. Стоило ожидать:
