Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина
Участок на острове был небольшим, что и понятно. Полицмейстер, помощник такового, сиречь я, заодно уж и по розыску числимся, пара околоточных надзирателей да жандармы.
И то градоправитель то и дело вздыхает, что очень уж нас много.
Дескать, бюджет. И расходы.
А остров-то тихий. Тут, может, свой участок и вовсе не надобен. И главное, он ведь на самом-то деле не особо надобен. Такой. Сыск? Что тут искать? Лодку, которую один рыбак у другого спер? Или кто сети деду Макару попортил?
Драки и те в трактирах случаются редко. Да и… сами разбираются. Нас уже зовут, если вдруг покойник случился. А такое на моей памяти дважды было. Нет, не покойники, те случались частенько, но чтобы эти покойники нашего участия требовали.
Вот и…
Покойник.
Опять он. Не к месту. Я провела рукой по волосам, которые снова поднялись, норовя завиться мелким бесом. Надо было вчера пастой смазать. Или поутру еще. Я ж на той неделе прикупила. Уж не знаю, чего ради, порой и у меня приступы блажи случаются.
– Уволят тебя! – Никонов ткнул пальцем в газету, видать, какое-то из брачных объявлений тронуло его сердце. Скорее всего, суммой указанного доходу невесты, потому как на иные параметры Никонов разумно не обращал внимания. – Поглядишь тогда!
– Тогда-то я тебе точно шею сверну, – сказала, чувствуя, как нехорошо сжимается сердце в груди.
Не уволят. Меня не могут уволить.
Договор.
Был.
И… и сколько лет прошло? Десять? Нет, больше… тут, на острове, время что вода.
– Ты… ты того! – Никонов поспешно вытащил серебряный крест на цепочке.
Крест был внушительным, такой священнику носить бы. А потому лучше не думать, откуда он у Никонова взялся.
– Не действует это на меня. – Ткнула в крест пальцем, поглядела, убеждаясь, что ожога нет. И палец Никонову же продемонстрировала. – Так что чего другого выдумай.
– Вот что ты за баба… – проворчал он, крест, однако, убирая. – Ни рожи, ни обхождения… ты так замуж точно не выйдешь!
– Я уже была.
– И как? – Он аж подобрался, и глаза так блеснули, предвкушающе.
А то, о моей личной жизни в конторе еще те сказки ходили.
– Не понравилось.
– Это просто у тебя мужик неправильный был…
Что-то он еще говорил. Никонов в целом мужик не плохой, но болтливый безмерно. И сволочь. Как одно с другим сочетается? Не знаю. Но мы с ним еще на Большой земле встретились, когда банду Севки Хромого брали.
Та еще погань. Но спину я Никонову прикрывать позволю.
Сволочь, да. Но своя. Проверенная.
Ладно, не о том.
Я поднялась по скрипучей лестнице. Ступенек всего десяток, но у каждой свой голос. И Медведь наверняка слышит. Знает. Медведь всегда знает, когда я прихожу.
– Опять проспала? – Он сам открыл дверь и отступил, потому как иначе мне было бы не протиснуться. Каморка у него именно такая, какая и должна быть у лица столь важного. Стол вон влез. Шкаф. И сам Медведь. А это уже много. – Ладно, неважно… заходи. Как Софьюшка?
– Курить бросает.
– А… ну да… Да, и как? Хотя… – Махнул ручищей.
Медведь – он и есть Медведь. Огромный. И страшный. Для чужих. Унтер-офицер. Бывший. И не просто так, а из личного его императорского величества Михаила Романовича отряда.
– Садись куда…
Куда?
Выбор невелик. Стул колченогий да кресло с ободранной спинкой, ибо Медведь слишком честный, чтобы взятки брать, а пенсия у него вкупе с жалованьем не столь велики, чтобы хватило на этакую ерунду.
Во всяком случае, не когда у тебя молодая жена.
Появилась.
Я поморщилась и велела себе успокоиться. Появилась и появилась. И хорошо. Мне бы порадоваться, что хоть кто-то жить начал. А радости не было. Только раздражение и глухая ядовитая зависть.
Присесть я присела. А Медведь вот не спешил.
Стоял, чуть покачиваясь.
Кресло мы ему с Софкой поднесли, еще когда только-только переселились на остров и тешили себя надеждой, что уж здесь-то все будет иначе. А он принял. Попробовал бы не принять.
– Тьма, ты…
Я напряглась. Если уж Медведь не по имени обратился, то… нет, оно, конечно, можно. Я и сама-то его Медведем кличу. В мыслях. Так-то он Османов Олег Ефремович, ежели по паспорту, но Олега Ефремовича я знать не знаю, а с Медведем мы изрядно крови пролили.
Там.
В прошлом.
В прошлом, которого нет.
Не выпускайте чудовищ из шкафа.
Что за глупая фраза… и, главное, прицепилась. А Медведь смотрит так жалко, что охота затрещину отвесить.
– Говори уже, – вздыхаю, понимая, что лучше б меня и вправду уволили. – Уезжаешь?
– Софья?
Я покачала головой.
– Ты же знаешь, что она больше не видит.
– Ну да, ну да… – Он провел ладонями по голове.
Голова у него массивная и бугристая, в шрамах вся. Это когда он под осколочную огненную угодил. Чудом вытащили. И… и волосы не растут почти. На шрамах. А между ними пробиваются седою щеточкой. И оттого черепушку Медведь предпочитает брить налысо.
Не знакомых с ним людей впечатляет.
– Из-за нее, да?
– Тьма… – Он все-таки сел.
На пол.
И плевать на мундир, хотя не понятно, с чего это Медведь ныне парадный нацепил. Он форму любит примерно как я городские танцы. И нехорошее предчувствие окрепло и оформилось.
– Сердце у меня, – тихо произнес он. – Ты же знаешь… ты тогда меня вытащила… спасибо. Я и вправду помню.
Кто бы сомневался. И я помню. Хотя многое отдала бы, чтобы забыть. Хоть что-то забыть.
Не выпускайте…
В шкаф, мать вашу!
– Тогда еще целитель, ну, помнишь, говорил, что я чудом… и собирали.
По кускам. Не только его. Но ему повезло, что все куски были на месте. А целитель, мастер Зикорский, был старым въедливым козлом, который не пропускал ни одной юбки, но при этом лучше него спеца на нашем участке фронта просто-напросто не было.
– Ну и предупредил, что оно свое все равно возьмет.
Это я понимала.
– Давно?
– Да уж лет пару как. Сердце прихватывать начало. А в прошлом, помнишь, слег?
Еще бы. Я тогда испугалась до усрачки, потому что… потому что не имел он права умереть. Просто не имел, и все тут!
Не сейчас, когда войны нет!
Медведь дернул башкой.
– Оно вроде простуда. Хрень же ж. Чтоб штурмовик и с простуды. А оказалось, что тоже сказалось. Мне… посоветовали уехать.
– И какого хрена ты до сих пор тут?
Медведь виновато потупился. Ну да… как он мог бросить. Нас. Меня. Софку. Никонова вот с его безумным желанием отыскать ту самую состоятельную и молодую вдову. Молчаливого Барского, который периодически уходил в запои.
