Леон - Марина и Сергей Дяченко
Любвеобильная книга чуть пошевелилась у себя на полке; я осторожно погладил по теплому золотистому переплету. Щелкнул бронзовый замочек, грозя пробить мне ладонь, и я едва успел отдернуть руку. Вот лицемерная сволочь! К Микелю она так и льнет. Герде позволяет гладить себя. А меня хозяином не считает. И ведь пользы от нее никакой, внутри тонкая желтоватая бумага и дамские стихи, которые никогда мне не нравились. «Найди к ней подход, – говорил Микель. – Или просто не трогай. Если не хочешь, чтобы тебе откусили палец».
Толстый том с длинной шелковой закладкой стоял на четвертой полке справа, на уровне глаз, его можно было легко достать. Закладкой был отмечен портрет моей прабабки Лейлы; мне еще показалось в нашу первую встречу, что она ухмыльнулась мне со страницы, поддерживая. Скорее всего, мне померещилось от волнения: сколько я ни разглядывал портрет потом, он оставался неподвижным, как любая гравюра. Да и книга была нисколько не магическая – иллюстрированный краеведческий справочник нашего города и окрестностей, с указанием состава почвы, климата, истории построек и ремесел, и перечислением знаменитых горожан. О моей прабабке было написано только, что она основала купеческую семью Надир, которая достигла расцвета при жизни ее сына Микеля, талантливого коммерсанта.
Так мало информации о такой выдающейся женщине! Когда я впервые прочел это – возмутился. Авторы книги (а их там была целая редколлегия) подробно описывали биографии никчемнейших служителей мэрии, игроков в мяч, даже ярмарочных артистов – а для Лейлы, Мертвой Ведьмы, у них не нашлось слов.
Впрочем, может, они боялись написать лишнее и этим вызвать ее гнев?
Зато история Кристального Дома занимала сто томов. Микель первым делом научил меня, что начинать следует со сто первого: «Краткое содержание и классификация периодов». Кристальный Дом насчитывал много поколений, он был, по сути, магическим государством со сложной системой наследования. И как государство перестал существовать еще до рождения моего отца. Остались разрозненные семьи, выживающие как придется.
У меня были сложные отношения с Историей. Я испытывал к ней родственное чувство: сказки, которыми развлекал меня в детстве отец, оказались тенью настоящих событий. Я поражался и радовался, встречая знакомые сюжеты, то чуть-чуть измененные, а то и вывернутые наизнанку.
Но чем больше я читал, тем круче поднимались на макушке мои волосы. Поколения моих предков не то чтобы практиковали зло: они в самом деле не понимали, что это такое. «Возделывай власть, как пахарь возделывает поле. Искореняй немощь, как огородник искореняет сорную траву. Отбирая урожай у пахаря и огородника, оставь им крохи для нового урожая, или убей, если не собираешься возвращаться в те края».
Мои предки собирали дань с больших и малых поселений, жгли молниями города и крепости, отправляли на штурм отряды ходячих мельниц с бритвенно-острыми лопастями. Им служили звери и птицы, реки и мертвецы, короли и горные кряжи. Мой отец пересказывал мне все это по-детски, как сказку. Не хотел пугать?
«Твоя власть одевает тебя в пышные одежды, звук ее подобен реву зверя и удар ее подобен топору. Когда ты входишь, склоняются головы и стихают речи – таково прикосновение власти, которую ты несешь с собой, будто пламя над головой…»
Бедный мой отец: что должно было происходить в душе наследника Кристального Дома, когда он чуть не на коленях добивался чести быть взятым в купеческую семью? Сложись по-другому жизнь моих предков, и я с детства звался бы Леон Кристалл, и с полным правом проклинал бы насмерть не только мальчишек, но и девчонок, мужчин и женщин, и не считал бы это злом, и при звуке этого слова недоуменно кривил бы губы. Интересно, а мой черный покупатель, убийца и работорговец, – он-то отлично знал историю моих предков. Кто он все же такой?
А я кто такой?!
«Где слабеет власть, там тускнеют кристаллы. Участь немощи – быть превращенной в пыль. Всегда выбирай силу».
Я не выбирал, в какой семье родиться. Я – Леон Надир, купеческий сын, и моя прабабка Лейла добро и зло по-своему различала: добром считала процветание дома, но неудачи соседей тоже считала добром, не зря же ее прозвали Мертвой Ведьмой…
Я открыл тридцать шестой том на месте синей закладки, готовый читать до самого ужина длинный подробный рассказ об очередном периоде очередной эпохи, составленной деяниями моих предков, и вздрогнул, когда из книги вывалился тетрадный листок.
«Я, Микель, разрешаю Леону Надиру использовать магию по своему желанию вне дома, в светлое время суток, от рассвета до заката. Число, подпись».
* * *
В половине шестого я плавал в бассейне и предавался тому, что Микель называл «токсичной рефлексией».
Микель видел меня насквозь, как если бы мое сердце по-прежнему лежало у него на ладони. Я много раз пытался смотреть на себя его глазами, и всякий раз получалось другое: то любимый талантливый ученик, то кукла на веревочках, то болванка-заготовка в мастерской, то вообще медуза, выкинутая на берег. Дело в том, что помыслы Микеля я уж точно не мог разгадать.
Хотелось верить, что сегодня он подал мне знак, что он понимает меня и поддерживает. Что он встал со мной вровень, с моей этически-ориентированной, уязвимой магией, и это компенсация за разбитый нос. Но я не особенно обольщался: это было, скорее всего, очередное испытание. Микель время от времени давал мне власть и кое-какую свободу, а потом смотрел, как я этим добром распоряжусь.
Удивительно длинный сегодня день. Я успел убедить инвесторов, заработать «дыру» в дневник, получить разрешение на магию вне дома… Правда, мимоходом я обидел Герду.
Стоило вспомнить о Герде – и я больше не мог думать ни о чем и ни о ком другом. Вот я свинья, ну что мне стоило быть с ней помягче… Все, решено, я должен извиниться. Позову Герду в кино… будем сидеть в темном зале, и я возьму ее за руку. Мы так несколько раз сидели, не помню на каких фильмах, просто держались за руки, и все. К другой девчонке я давно полез бы целоваться, но Герда… то ли я стеснялся, то ли боялся ее, то ли не хотел нарушать те странные, почти семейные отношения, которые у нас сложились. Вот только в последние месяцы мы с ней в кино не ходили, я был слишком занят…
Я вздохнул и перевернулся на спину, замер посреди бассейна, глядя в ярко-голубое,
