Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса IV
Мир, надо отдать ему должное, действительно как-то выкручивается всякий раз, по крайней мере, Саливаныч до сих пор жив-здоров; насколько я знаю, он вообще никогда не попадал в сколь-нибудь серьезные неприятности, подстерегающие в городских джунглях и гораздо более осторожных людей.
И вот прямо сейчас мы видим, как это происходит: улица Пилимо, которую пересекает на красный свет Саливаныч, совершенно, обескураживающе пуста, ни одного автомобиля, ни троллейбусов с автобусами, которых здесь вообще-то не меньше десятка разных маршрутов – ни-че-го.
А вот мы, увы, не такие везучие. Одновременно с нами у перехода оказываются целых два троллейбуса, один за другим они медленно и торжественно поворачивают с Басанавичюса на Пилимо, игнорируя наши робкие попытки воспользоваться своим законным пешеходным правом перейти улицу на уже загоревшийся зеленый. Ничего не поделаешь, приходится ждать, а потом рысью бежать по улице Траку в надежде, что вот сейчас, сейчас мы снова увидим вдалеке светлое пятнышко шапки Саливаныча, которого мы, олухи, так глупо упустили – не по своей, конечно, вине, но все равно по своей, всякий, кому не хватило удачи, сам дурак.
Такая вроде бы ерунда вся эта наша игрушечная слежка, с самого начала задуманная как шутка, даже не столько ради обретения постоянного доступа к божественным пирожкам с капустой, сколько для удовольствия от процесса, но елки, как же бешено бьется сейчас мое сердце, как звенит в ушах, и как почему-то трудно сразу стало двигаться, словно мы вдруг оказались под водой, и на ногах у меня тяжелые водолазные башмаки, а воздух в баллонах на исходе. Да что вообще творится, что такое со мной?
Ясно на самом деле что. Просто я очень не люблю проигрывать. Даже в какой-нибудь бадминтон или, скажем, настольный хоккей. И даже когда я, к примеру, берусь сажать кабачки с огурцами на родительском огороде, каждый увядший росток будет для меня ударом ледяного копья в самое сердце; к счастью, посаженные мной растения почти никогда не вянут, просто не хотят связываться. И правильно делают, что не хотят, потому что мне всегда надо, вот просто жизненно необходимо довести до успешного конца все, за что возьмусь, настоять на своем, победить. Такая уж у меня дурацкая конструкция.
В детстве было гораздо проще, тогда, проиграв, можно было сразу затеять драку с победителями, или просто орать, пока все не убегут прочь, зажимая уши, и зачесть себе эту выходку как внеочередную победу, а теперь приходится держать лицо, взрослым так положено, и это правило, в отличие от множества прочих, действительно лучше не нарушать. И вот нам результат: стоило потерять из виду Саливаныча, и я уже практически в обмороке, причем только потому, что обморок – самый простой способ сразу оказаться вне игры, которая вдруг пошла как-то не так. И не проиграть.
Это, конечно, совершенно не дело. Надо срочно брать себя в руки, для начала – просто дышать, как когда-то на цыгуне учили, вдыхая как бы макушкой, выдыхая как бы ладонями, это всегда работает, вот и сейчас… Ага.
– Господи, да куда же он мог подеваться?! – восклицает Каролина.
– Может быть, в какую-нибудь лавку зашел? – неуверенно предполагает Ежи, хотя не хуже нас знает, что все лавки на Траку по субботам в это время уже закрыты. Кроме, разве только, большого косметического магазина «Drogas», мимо которого мы уже проскочили, он в самом начале улицы, почти на углу. Но кстати, и там, вроде бы, было темно – не то ремонт, не то переучет, кто их разберет.
– Да вот же он, – говорю я.
– Где?! – хором спрашивают мои друзья, отчаянно вертя головами.
– Ну вон же, справа, почти на углу с Пранцишкону. Видите, там шапка белеет. Просто на другую сторону перешел.
И мы выдыхаем. И замедляем шаг, чтобы на радостях не перегнать объект преследования, утраченный и снова обретенный. Какие же мы молодцы.
– Ты, между прочим, обещала, что на Траку будет светло как днем, – говорит Каролине Ежи. – А тут совсем наоборот.
– Сама удивляюсь, – кивает она. – Вот буквально час назад здесь шла, и все витрины светились, и фонари через каждые несколько метров, а теперь темнотища. Авария, наверное, какая-то…
– Ну, в квартирах-то окна горят.
Некоторые окна жилых домов действительно светятся. И некоторые фонари. Просто их как-то очень уж мало, даже по нынешним экономным временам. И что-то с ними явно не так…
– Слушайте, – говорю я, – по-моему, их снова зачем-то меняют.
– Кого – «их»?
– Фонари. Они же давным-давно везде оранжевые… или все-таки не везде? Нет, ну в центре – точно, и на Траку – сто процентов, я почти каждый день тут хожу.
– Ну да! – подхватывает Каролина. – Причем когда я к вам шла, фонари еще были оранжевые. А эти бледно-желтые, как раньше. В смысле, как в нашем детстве. Ты же помнишь? – она нетерпеливо отворачивается от меня. – Ежичек, а ты?
– Ты права, – улыбается он. – То-то мне так уютно от этого дурацкого бледного света.
А мне, кстати, наоборот. Неуютно. Не знаю, почему.
Наверное все-таки из-за витрин. Пока они светятся, на них можно не обращать никакого внимания, или даже раздражаться безвкусно расставленным там барахлом. Но как только все витрины одновременно становятся темными, город сразу приобретает какой-то постапокалиптический вид. И хочется срочно вернуть все назад, включая безвкусное барахло и даже противную шоколадную свинью из окна кондитерской… О. Вот, кстати. Кондитерская. Она-то почему закрыта в половине шестого вечера в субботу? И бары, и кафе, которых здесь, на Траку, никак не меньше дюжины? И ладно бы просто закрыты, но вывески – куда подевались вывески? Какого черта они?..
Я открываю рот, чтобы спросить вслух: «Когда, интересно, тут успели накрыться все забегаловки?» – но в этот момент откуда-то сверху, предположительно, из распахнутой форточки на нас обрушивается, условно говоря, музыка. Как бы песня. Сперва звучит смутно знакомый дискотечный ритм, а потом включается блеющий голос: «Ну почему, почему, почему был светофор зеленый?»[12]
Удар ниже пояса. Так нельзя.
– Валерий Леонтьев, – потрясенно констатирует Ежи. – Матерь Божья, у меня же сестра под этот светофор зарядку по утрам делала. Суровые были времена, середина восьмидесятых, до советской эстрады добралось диско, и от этого союза родилось множество… эээ… удивительных мутантов. И ведь кто-то, оказывается, до сих пор это слушает. Вот интересно, кто?
– Какой-нибудь сумасшедший коллекционер музыкального антиквариата, – говорит Каролина. – Таких всегда хватает. Сходил с утра на Тауро[13], прикупил крутой винтаж, радуется теперь, святая невинность, простая душа.
Я смеюсь, хотя мне, по правде сказать, совсем не смешно. Потому что вот прямо здесь, в этом угловом доме должен быть безбожно дорогой интерьерный магазин «C&D», где буквально вчера мы с Моникой выбирали подарок для ее мамы. А сегодня тут только темные окна, даже фирменные надписи на стеклах куда-то подевались. Господи твоя воля, только вчера еще все было на месте. Не месяц назад, вчера, вчера!
«Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, а он им светит! – несется нам вслед. – Все бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, бегут, а он горит!»
Ладно, ничего, пусть бегут, пусть горит, зато Саливаныч наш уже перешел бульвар Вокечю, а мы – за ним. И, конечно же, для него путь был открыт, а нам снова приходится ждать, пока проедет такси с зеленым огоньком; удивительно, кстати, что всего одно, обычно в это время на бульваре не протолкнешься, все-таки суббота, выходной, все устремляются в центр, особенно в такую отличную погоду, как сегодня. Вот скажите на милость, куда они все подевались, эти жизнерадостные толпы праздных субботних гуляк? Несколько человек вдалеке, старушка на лавке, влюбленная пара на другой – и это все?! Быть того не может.
Но так есть. А вывесок – нет.
И еще эти чертовы бледно-желтые фонари.
– Надо же, «Волга», – говорит Ежи, пока мы пересекаем бульвар, стараясь не отставать от мелькающей впереди белой шапки.
– Что – «Волга»? – рассеянно переспрашивает Каролина.
– Такси. В смысле марка машины. В СССР все такси были «Волги», помните? Я думал, сейчас таких уже нет.
– В некоторых фирмах водители на своих машинах работают, – говорит Каролина. – В «шес терках»[14] – точно; не знаю, где еще. Так что вполне может быть «Волга», почему нет.
«Действительно, почему нет, – думаю я. – Почему нет? Каролинка молодец, в отличие от некоторых. Что на меня вообще нашло? Почему мне так стремно, словно в любой момент из-за угла может выскочить толпа маньяков с окровавленными топорами наперевес? Или еще что-нибудь похуже. Определенно похуже, маньяки-то ладно, справимся как-нибудь, а вот… Эй, нет, стоп, хватит, все в порядке! Шесть часов вечера, выходной день, мы вовсю развлекаемся, пасем Саливаныча, и сейчас он приведет нас к источнику блаженства, в смысле, к пирожкам. Совершенно не та ситуация, когда нужно трястись всем телом и вжимать голову в плечи, опасаясь смотреть по сторонам, чтобы, не дай бог, не увидеть чего-нибудь… А, собственно, чего?»
