Приплывший дом - Снежана Каримова
– Пойду отнесу Катерине, – сказала Пелагея. – Она рыжая, у нее все получится.
Иванна округлила глаза.
– Бабуль… Это… ведь из-за меня… это для меня?
Пелагея молчала.
Иванна подскочила к бабушке и выхватила из ее крючковатых, как и положено ведьме, пальцев графин.
– Я сама отнесу! От отвара мне стало лучше! Я здорова! Сиди дома! На улице дождь!
Про отвар Иванна не соврала, мерзостное на вкус снадобье и правда хорошо помогало.
– Прости, прости, прости меня! – залепетала Ива, прижимая к себе булькающий зельем графин. – Столько хлопот со мной!
– Не надо, Ивушка! – испугалась Пелагея. – Возьмешь беду на себя!
Ива знала про это. Про возможную беду. Но Мишка не подведет.
– Бабуль, это ведь мне надо, не тебе. Я отнесу. Ничего не случится. Я Мишке отдам. Он честный. И мне он точно графин вернет!
Пелагея вздохнула. А внучка продолжала смотреть на нее, решительно сжав губы. Угловатая, нахохленная, с баранками косичек – утенок, а характер каменный. Вся в мать. Смелая и безрассудная.
Пелагея неловко сняла с себя шумящую привеску – конька с утиными лапками.
– Возьми хотя бы это. Пусть огородит. Только не отдавай Мишке своему, – Пелагея не сдержалась и желчно хмыкнула, – на память. Эта вещь принадлежит нашей семье. Привеска очень ценная.
– Конечно, не отдам! – заверила Ива, принимая украшение.
– Обереги работают, если в них верят, – напомнила Пелагея.
Иванна кивнула.
– Вот еще листок с указаниями. И не забудь настращать Лебедевых. Скажи, мол, если не вернут графин, обрекут себя на беды. Графин проклят.
Ива снова кивнула. Она все это знала. Сама нашептывала же.
Девочка сунула ноги в галоши и, виновато глянув на бабушку, достала из сумки, брошенной у порога, свой старый платок.
Пелагея хотела сказать, что она не против подарка этого мальчишки, но потом рассудила, что внучка права – не стоит дразнить Катерину.
Ива надела пальто и поспешила к Лебедевым.
* * *
Клавдия Ивановна сидела у окна, подперев полной рукой второй подбородок, и глядела на улицу, высматривая Катерину и Павла. Но никто из них не торопился домой, хотя уже смеркалось и моросил противный дождь. Взгляд Клавдии Ивановны вылавливал из унылой осенней серости хмурые лица прохожих, жавшихся к дому, подальше от разъезженной, похожей на жидкое тесто дороги. Клавдия Ивановна устала за день, наготовила пирогов, первое, второе, компот. Все запасы-то с собой не увезти, вот и ели каждый день как на праздник. А еще она строчила письма. В горсовет и газеты, в инспекции и прокуратуру.
– Хуже войны, хуже войны, – вздыхала Клавдия Ивановна. – Не враги гонят, а свои. И ведь только все выкопали, убрали. Продать бы что-то, да у всех в округе одна беда.
Мишка сидел на низкой скамейке у печки и подшивал валенки: если сейчас не починит, потом не до валенок будет.
– Катерина идет, – сообщила Клавдия Ивановна и тяжело поднялась с наблюдательного пункта, чтобы встретить невестку.
Зашла Катька, осунувшаяся, уставшая. Анютка на ее руках тихо похныкивала, умаявшись за день реветь. Клавдия Ивановна приняла у невестки младенца.
– Переодеть ее надо, – сказала Катька.
– Не нашла Павла? – крикнула Клавдия Ивановна из комнатки, куда ушла с ребенком.
– Найдешь его, как же! – громко ответила Катька, разуваясь. – В пивной нет, у Олега тоже. Наверное, косорыловку[6]с дружками варят, – и уже тише забормотала себе под нос: – Точно порчу навели. И из города выселяют одними из первых. Комнату в Рыбинске надо искать, куда ехать-то… Тяжело как без Павла! Ох, тяжело…
Катька бросила взгляд на брата и неожиданно заговорила о другом:
– Видела на ведьминой внучке мамин платок.
Мишка всадил штопальную иглу в подошву валенка и вскинул голову.
– Надеюсь, ты не начала ей высказывать? Я сам подарил! – забеспокоился он.
– Конечно, ничего не сказала, – презрительно фыркнула Катька. – Это твоя вещь. Делай что хочешь. Чего смотришь? Платок – это память о маме. А ты…
– А ты, – перебил Мишка, – мамин крестик Анютке отдала!
– Тоже мне, сравнил! – насупилась Катька, прикладывая замерзшие руки к теплому боку печки.
Мишке стало жаль сестру, да и он сам не до конца был уверен, правильно ли поступил, подарив платок Иве.
– Она не могла порчу наслать, – тихо проговорил Мишка. – Она не хотела, чтобы мы уезжали.
Катька грела ладони и думала, вот Мишка с этой девчонкой в любовь играют, а бабка ее помочь не захотела. Катьке стало так обидно, как будто Пелагея уже была их родственницей.
– Если она не хотела, чтобы мы уезжали, то подсобила бы, – пробурчала Катька и, обернувшись к Клавдии Ивановне, которая выглядывала на кухню из комнаты, продолжила: – Ходила я к ведьме! Просила ее, молила, говорю, что с собой не увезем, всё в благодарность отдадим. А она: «И зачем мне это? Уезжаем ведь тоже. С семьей Дубовых объединились».
– Дубовы, – Клавдия Ивановна нахмурилась, припоминая. – Марья Дубова? У которой четверо здоровенных сыновей? И муж-богатырь, работящий такой. Знает ведьма, с кем переезжать.
Катька промолчала, глядя на крошечный кулек, который покачивала свекровь. Анютка тихо сопела, сразу уснув на руках у бабушки.
Пальцы согрелись, перестали болеть, будто печное тепло вытащило из них ледяные иголки, но Катька все равно не отнимала ладони от побеленных кирпичей. Она искоса поглядела на Мишку. Брат хмурился, думая о чем-то своем.
Давно Катька не смотрела на него так, словно со стороны. И когда он успел вырасти? Теперь уже не мальчик, а молодой мужчина. Красивый, русо-рыжий и, в отличие от нее, без дурацких конопушек. Хотя Павел говорил, что они ему нравятся, конопушки эти. Ох, Павел…
Тепло от печи словно согрело не только руки, но и Катькино сердце. Она вспомнила, как прошлым летом частенько гуляла с Павлом в сквере у Манежа. Играла музыка, на лавочках обнимались пары, пахло цветущим душистым табаком. Так было хорошо! Павел шел с ней под руку в светлой рубашке с закатанными рукавами, высокий, статный, улыбчивый. И она была совсем другой. Это после родов волосы потускнели и стали выпадать клоками, а тогда красивыми волнами лежали на плечах, переливаясь на солнце медной рыжиной.
Правда, заскочить в пивную с друзьями Павел и тогда любил. Но Катька считала: дело молодое, вот пойдут дети – остепенится. Да, поторопилась она замуж, но так хотелось уже свой угол. Борисыч не обижал, конечно, приютил после смерти мамы, помогал. Но мечтала Катька уже о собственной семье. Да и Клавдия Ивановна была неплохой свекровью, хоть и любила поворчать.
И где сейчас Павел? Заливает свое горе, как будто не понимает, что оно
