Сказки тётушки Старк - Катерина Старк
Меня в этой комнате будто не было.
Слезы текут, смывая тушь с ресниц. Надо будет всего лишь выйти из зала пока еще темно, пока все будут всхлипывать под титры, под написанное белым по черному: через месяц ему бы исполнилось 28 лет.
Выскользнуть, чтобы подправить макияж, взбить волосы пышнее, обновить красный на губах, случайно вылезая за контур. Ведь это гранж, детка.
***
Тоска — это просто слово из Википедии. Ответ на вопрос в телевикторине: опера Джакомо Пуччини в трех действиях на либретто Луиджи Иллики и Джузеппе Джакозы по одноименной драме Викторьена Сарду.
2019
Метка
Его тело распластано на столе, словно куриная тушка, готовая отправится в духовку. Распотрошенная и ощипанная. Почти. Я подхожу ближе, а он даже не дергается, поглощенный болевым шоком. Глаза больше не видят, уши не слышат, пересохшее горло выдает едва слышный хрип. Мои шаги звучат громче, хлюпанье обуви в крови не вызывает омерзения или чего-то такого. Он здесь для другого: напомнить мне, как это бывает, когда…
Опускаюсь на корточки и во все глаза наблюдаю за судорожным движением губ, за тем как грудная клетка опускается и поднимается так тяжело, словно все грехи мира лежат на ней. Очередной вдох. Подношу ладонь к раскрытому рту, чтобы почувствовать тот самый, последний момент, когда он захлебывается кровью. Любоваться тем, как расслабляется каждая мышца, как пустеет взгляд, как человек превращается в скульптуру. Для этого он сейчас здесь и еще немного после. Хочу посмотреть, как плоть начнет разлагаться.
Вытираю капли крови о джинсу, прекрасное изобретение человечества, и выхожу из комнаты, запирая ее на замок. В кабинете тихо. Я не пользуюсь современными изобретениями. Компьютер лишь имитация сверхразума. Фотография — иллюзия сохранности мгновенья. Записываю каждую секунду произошедшего в дневник. Память начинает подводить, да и перечитывать бывает приятно. Как недавно, когда перечитывал томики из Лондона. 1888 год был восхитителен, сейчас немного сложнее. Жертву кто-нибудь начнет искать и все эти геолокации, джипиэс только подсказывают полиции, но я научился избегать этих неудобств. Бомжей никто не считает. В крайнем случае, даже если кто-то подберется ко мне слишком близко, если захочет причинить вред — метка защитит меня. Но за тысячи лет такого ни разу не было, инстинктивно все живое держится подальше, в опаске причинить вред.
Жертва. Сейчас так называют пострадавшего или погибшего человека. Неважно от аварии или руки убийцы. Думал об этом десятилетиями: кажется, они просто подсознательно пролитую кровь отдают своему богу. Делают то же, что и мы с братом делали очень давно. Понимают, что высшую силу интересует только кровь, а не какие-то плоды земли. Впрочем, как и тогда.
Кровавые подношения мне — все в этих томах рассуждений и мыслей, воспоминаний и планов — тянутся начиная с самой первой жертвы, самого первого греха. С единокровного брата, любимца родителей и Его. А за ним тысячи тысяч с ужасом наблюдают, как топор мясника рассекает плоть, завороженные блеском собственных кишок, продолжают орать. Это мой алтарь пропитанный кровью и нечистотами.
Я подхожу к двери в кладовую и включаю свет. Вот мой иконостас: несколько десятков зеркал от пола и до потолка. Круглые и овальные, заключенные в рамку из пластмассы и дерева, а под ними лежит камень — тот самый, что стал первым орудием убийства на Земле. Мне кажется, нет. Все следы крови уже стерлись с него. Только моя память и фантазия добавляет красный в эту картину.
После проклятья сколько времени ушло на молитвы? Я стирал колени в кровь, разбивал лоб в поклонах, но Он оставался нем, и тогда я перешел к жертвоприношениям: стадами вел овец, коз и коров на убой, но Он оставался глух к моим просьбам и предсмертным крикам скота. Кровопролитие, за которое и был сослан, казалось самым логичным продолжением. Я вырезал внутренние органы, когда женщины были еще живы, под паническим взглядом мужчин отрезал их половые органы, пальцы и соски́, пока они не падали в обморок. И тогда я вновь приводил их в чувство, не позволял умереть в забытьи. Мне нужны были их крики даже на том свете, впечатывающиеся в Его уши, чтобы он наконец-то сказал мне: «Хватит!». А Он не сказал, сохраняя свое величественное молчание, пока я ломал голову.
Наверняка, где-то на страницах дневников, сохранился тот момент, когда все встало на свои места. Когда я понял, что зря ждал ответа откуда-то с небес. Он не заговорит со мной. Он не услышит молитвы и не примет жертвы. И уж тем более не остановит.
Все просто: зачем мне останавливать себя? Зачем прекращать жертвы в свою честь? Зачем говорить себе: «Хватит!»?
Эти миллионы миллионов дней, историй и эмоций вокруг никогда не были проклятьем. Не могло ни одно существо на планете желать зла своему создателю. Не мог создатель сделаться смертным и оставить свое детище на произвол судьбы. Я не смог бы так поступить, нет.
Умиротворение растекается по венам, и я выключаю свет, возвращаюсь в кабинет и открываю новую страницу дневника. Нужно записать каждую секунду, пока не забыл.
«И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его». Быт. 4:15
2020
Пророк
Для большинства учеников все изменилось, когда ты воскресил богача из Вифании.
Нам сказал, что Лазарь уснул. Но я-то знал: Лазарь болел и умер, так передали его сестры. Поэтому просили прийти в Вифанию. И ты пришел, и приказал ему жить, и Лазарь встал, а все вокруг испугались. Кто-то тебя. Того, что несет в себе это чудо и пришествие мессии. Тех перемен и войн. Ибо не может быть перемен без борьбы. Кто-то за тебя. И мы были в меньшинстве.
Или все изменилось, когда сказал о своей смерти, а апостолы не поняли. Были опьянены идеями грядущих перемен. Уверенностью, что еще долгие годы вместе будем строить царствие Бога на земле.
Для меня все изменилось раньше. Ночью, после того как Петр назвал тебя сыном божьим. Я видел сон, который наполнил душу таким отчаяньем, таким горем, что без возможности находиться в закрытой комнате, под крышей просто выбежал на улицу. А там стоял ты, обратив лицо к небу.
— Учитель, — вскрикнул я, но это все, на что хватило дыхания. Даже подойти к тебе не смог, упал на колени там, где стоял.
Ты прижал палец
