Сказки тётушки Старк - Катерина Старк
— Да отлипни ты уже от него, корова! — Клайв раньше жены понимает, что это им. Сжимает ее пальцы до резкой боли в костяшках прежде чем отпустить. Через секунды он уже забирается на невысокое ограждение и прыгает в толпу шакалов-фотографов.
— Что ты сказал? — орет Клайв и размахивает кулаками во все стороны. — Ты это про мою жену, мудак!
Лив пытается дотянуться, пытается вытащить его оттуда, успокоить. У охраны, конечно, такое получается лучше. Но разве ж Клайв просто так даст себя остановить? Одному охраннику достается локтем в подбородок, другому пяткой под дых. Дорогие фотоаппараты превращаются в месиво из пластика и стекла.
Руки трясутся, сигарета прыгает в пальцах, зажигалка все никак не хочет дать огня.
— Черт тебя дери, — судорожно выдыхает Лив, когда к ней подлетает агент мужа:
— Вот уж действительно, твою мать, дери. Какого черта у вас происходит? Обдолбаться перед выступлением! — он всегда выглядит опрятнее, хотя носит такие же джинсы и рубашки, как муж.
— Все в порядке, Клайв выйдет и все сделает, он эти песни…
— Не выйдет, — Стив выхватывает у нее сигарету и зажигалку. Прикуривает и затягивается, игнорируя ее жадный взгляд, это была последняя. — Выступление отменено. Копы разбираются с дракой, — агент словно подачку возвращает ей сигарету.
— Но что… — затяжка, наконец-то. — Но что теперь делать?
— Езжай домой, проспись.
— А Клайв?
— Я поеду в участок и разберусь.
— Они же наверняка должны назначить залог…
— Лив, не лезь, а! — прикрикнув, Стив разворачивается и уходит.
***
— Чувствую, как время внутри меня кончается. Стрелка часов щелкает все медленнее, будто батарейка садится. Это тиканье спать мешает. Слышишь?
От каждого его слова повисшего в воздухе становится невозможно дышать. Ей хочется открыть окно, чтобы прохлада разбила эту духоту откровений, чтобы проветрить комнату. А он все говорит-говорит и никакое открытое окно не поможет.
— Нет, не слышу, может у тебя электронные? — дурман кружит голову, а мысли при этом такие прозрачно чистые. Вот и приходит в голову всякое. Лив делает еще одну затяжку, будто это нужно чтобы сложился какой-то пазл, только в голове. Пальцы не слушаются и окурок падает, когда подносит его к губам. На ковре останется пятно. Ай, ладно.
— Раньше слова жгли язык, мелодии плавили мысли, пока я их не записывал. А сейчас…
— Что сейчас?
— Огня почти не осталось, — Клайв часа три уже просто смотрит в потолок.
— Ты всегда говорил, что это всего лишь песни, всего лишь слова.
— Чертовым журналистам-шакалам, — кивает муж и Лив не выдерживает, подскакивает с места, садится рядом на диван. Пропалили сигаретой обивку? А края такие приятно жесткие, по сравнению с остальным диваном. Пальцем обводит круглое отверстие.
— Ты скажешь мне, если начнешь умирать? — и откуда у нее в голове только берутся эти вопросы! Как будто без обработки мозгом, сразу на язык. Клайв молчит, по прежнему смотрит в потолок и даже не кивает. Черт!
***
Тоска — просто буквы и в них нет той жажды борьбы с одиночеством. Она одновременно разрывает и сжимает сердце, пока в очередной раз понимаешь: никому нельзя доверять.
***
— Что значит ему нужно а клинику? Что? Не только ему? Да пошел ты, Стив! — она швыряет трубку и та виснет на проводе, издавая противные короткие гудки. Пусть так, зато дергать не будут.
Последнюю неделю, каждую ночь из семи возможных, Клайв просыпается в три часа после полуночи и идет курить на балкон, и не возвращается обратно в кровать. Он дергается: то достает виски из шкафчика, то ставит бутылку назад, так и не открыв. Он лежит на диване, тупо уставившись в телевизор, который даже не включен.
Когда Лив зовет его к завтраку или выйти в кафе, в парк, куда угодно, Клайв с радостью утопающего хватается за эту возможность. Он хочет чувствовать себя хорошо. Он хочет быть счастливым. Он хочет спать спокойно, но каждую ночь встает и снова начинает бродить по квартире, как долбаный призрак.
«Не могу заснуть, слишком много идей в моей голове, это нормально. Спи».
«Первый концерт само сложное, ненавижу перерывы».
«Ты же поедешь со мной, правда?».
Планы-планы-планы. Логистика расписана на год вперед. Фестивали, клубы, церемонии награждения. Интервью, клипы. Люди-люди-люди. Они шумят, они достают его вопросами, они все чего-то хотят.
«А о чем вы думали, когда писали эту песню? А ту?».
«Что вы хотели сказать этими строками?».
«Ваш имидж это какое-то политическое высказывание?».
Что за бред? У него просто отросли волосы и он не стал стричься. Этими строчками он хотел сказать, то что написано в этих строчках. Слова просто слова, не надо искать двойное дно. Ни о чем не думал, я был под кайфом. Возможно поэтому они такие херовые.
Когда Лив просыпается на часах три, час дьявола, тишина вокруг такая будто она оглохла, даже холодильник не подает признаков жизни.
— Клай? — то ли для того, чтобы проверить, что его здесь нет, то ли, чтобы услышать хоть что-то. Муж не отвечает и тогда она вылезает из кровати.
Еще и темно. Нащупав прикроватный торшер она щелкает выключателем. Теплый свет лампы заставляет зажмуриться. Выхватывает смятые простыни, брошенные на полу черные капронки, плюшевый розовый халат на стуле, Клайва в кресле. Лив улыбается, он здесь и далеко не ушел, это хорошо.
Она успевает сделать к креслу в углу пару шагов, прежде чем понять: лицо любимого не умиротворенное. Губы синие не потому, что ночь все окрашивает в цвета тоски. Под ногами действительно липко и влажно, а на его запястьях два аккуратных пореза.
***
Они молодцы. На самом деле, молодцы. Ребята на экране молоды и старательно играют каждую сцену, каждую эмоцию прописанную в сценарии, но это все еще не мы, не наша жизнь, дорогой. Где-то подкручено для драматизма, хотя куда уж больше. Где-то вырезано, чтобы не шокировать и без того измученных фанатов. Хотя, чем их удивишь, они придумывали вещи и пострашнее: тысячу и одну версию событий той ночи и в каждой была виновата я.
На финальной сцене не моргаю, пусть текут слезы. Смотрю и впитываю каждое слово, каждое движение. То как Лив-Не-Я мечется между уже остывающим телом Клайва-Не-Тебя и телефоном, по которому в истерике звонит в 911. Истерика действительно была, а вот звонок. Хоть убей, дорогой, не помню. Было так странно слышать его потом в записи, когда полиция и эти
