Обещанная медведю. Вернуть ведьму - Анна Григорьевна Владимирова
Я окончила школу с медалью, но самой большой моей страстью была музыка. Мама не препятствовала – оплачивала частные занятия у самого лучшего в мире преподавателя, как мне тогда казалось. Да и… для меня так оно и было.
Максим Анатольевич уже тогда был в возрасте. Двигался тяжело, медленно говорил… Но когда садился за фортепиано, случалась магия! Он будто молодел лет на пятьдесят! Его пальцы летали по клавиатуре так, что не уследить! А как он передавал настроение каждого произведения! Меня оглушало каждый раз, и я уходила с занятий едва не по стеночке, не в силах переварить то, что обрушивалось на меня в его маленькой квартирке.
Однажды, когда он играл мне «Январь» Чайковского, на последней ноте вдруг сжался весь, вскрикнул и упал на пол. Я так перепугалась! Не хватило ума вызвать скорую по сотовому, и я бросилась звонить в квартиры, когда по стенке подъезда вдруг полыхнуло красно-синим. Оказалось, что скорая уже тут, просто приехала не к Максиму Анатольевичу. Я плохо помню минуты, когда сбивчиво объясняла врачам, что произошло, как они бросились за мной… Но спасти его не удалось. Все, что мне осталось – это подаренные им нотные тетради, которые я таскаю с собой в чемодане.
С его смертью меня будто парализовало. Пальцы больше не двигались по клавиатуре, как я ни старалась. В ушах неизменно дрожала последняя нота, на которой оборвалась его жизнь. И я закрывала тетради и сворачивалась в кресле.
Мой дар тогда не помог.
Но мамин энтузиазм был неисчерпаем. Она даже обрадовалась, что я передумала поступать в консерваторию. Говорила, что это все несерьезно, и мне следует подумать о другой профессии. Прошел год после школы, а я так и не пришла в себя. Второй тоже ничего не изменил, и мать даже не поднимала тему моего поступления в вуз. Чем старше я становилась, тем серьезнее были ее собственные цели. Мама обучала меня тонкостям флирта с мужчинами, готовила к встречам с ними, учила получать подарки и раскручивать богатых ухажеров на деньги… Она одевала меня в лучших магазинах и следила за моей внешностью. Само собой, процесс этот был бесконечный. Маме всегда было недостаточно, и я не понимала, когда же она, наконец, станет счастлива. А потом просто перестала задавать себе эти вопросы.
И в какой-то момент меня все достало…
Случилось это, когда я услышала в холле гостиницы тот самый «Январь». Я должна была встретиться в номере отеля с очередной очарованной мною жертвой. Предстояла утомительная ночь, перед которой я храбрилась бокалом вина в баре и думала, что вся моя жизнь давно не отличается от жизни дорогой шлюхи… А потом зазвучали первые аккорды, и я оцепенела. Играл пожилой посетитель, и мне даже показалось, что это мой любимый учитель. Но перед глазами все поплыло за завесой слез, и я так и не рассмотрела игравшего. Дослушала произведение до той самой последней ноты, допила вино и вышла из отеля, чтобы войти в следующий первый попавшийся, лишь бы не возвращаться домой.
Наутро я собрала вещи и уехала. Оставила маме все: счета, квартиру, украшения… Ушла с одним чемоданом и нотными тетрадями в нем. И позвонила только через год.
Зря, как выяснилось.
– Слав…
Я почувствовала на своем плече теплую ладонь и вздрогнула. Рома смотрела на меня с таким сочувствием, о котором я и мечтать никогда не могла. Потому что не рассказывала никому эту историю. Я ее кричала, запертая в психиатрической клинике. Но слышали меня только стены. И психотерапевт.
– Слав, хочешь поговорить?
Я мотнула головой, вытирая слезы:
– Может, позже, – шмыгнула носом. – А… можно мне к Давиду? Или он под охраной? – усмехнулась.
– Можно, конечно, – улыбнулась Рома хитро. – Но у меня есть другое предложение…
Предложение неожиданно позабавило: Рома предложила съездить на речку поваляться на пляже, только сначала ей предстояло заполучить ключи от мотоцикла. Мне нравилось, как она справляется со своим оборотнем. Тому явно не нравилась моя компания, но, видимо, что-то они порешали между собой, и доверие между ними было важным, хотя Рыжая, видимо, исчерпывала его лимиты довольно шустро. Но медведь ее любил. По-настоящему. До темноты перед глазами. Я читала это легко в каждом его взгляде на нее.
Пока она собирала котомку со снедью, я все-таки получила разрешение пробраться в дом к Давиду. Сбросив каблуки рядом с его обувью, замерла посреди большого просторного холла, давая стопам расслабиться на прохладном паркете. Комната была одна, разделенная на два яруса. В спальню вела лестница слева, но даже от входа было видно широкую кровать.
Прокравшись к дивану, я сложила на нем кардиган, потом прошмыгнула в ванную, бегло глянув на кухню. Красиво тут все, со вкусом. И правда хочется остаться. Тут нет кладбища с туманами Горького. Есть рыжая Рома, влюбленный в нее медведь и невоспитанная крыса. Я усмехнулась в зеркало и вышла из ванной. Показалось, что слышу какое-то жужжание. Потом дошло – мобильный. Наверху.
А если это мать? Или еще кто-то с угрозами? Не дадут Горькому выспаться.
Настроение испортилось.
Я тихо скользнула наверх, замирая на каждый звук. Давид лежал на животе посредине кровати в одних джинсах. Мой мобильный, брошенный на пол, жужжал. И я решилась. Быстро обогнула кровать, подхватила его и боком ретировалась к лестнице, не сводя взгляда с Давида. Не шелохнулся. Это как же он вымотался, что спит как убитый?
Выскользнув из дома, я только на ступенях обнаружила, что босая. Рома уже ждала.
– О, – глянула на мои ноги. – А какой у тебя размер?
– Тридцать семь с половиной, – выдохнула, оглядываясь на дом так, будто за мной гризли гнался.
– О! – хлопнула она довольно по бедру. – Кеды носишь?
– Конечно, – закивала я.
– Сейчас принесу!
Когда Рома удалилась, я опустилась на ступеньки и взглянула на экран мобильного.
И правда мать звонила. Пять раз. Я не хотела перезванивать. Мне нечего с ней обсуждать. Но и бояться ее я больше не могу. Убедившись, что вокруг никого нет, надавила на вызов. Ответила она сразу же.
– Это я.
– Слава, привет. Я
