Дмитрий Галантэ - Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 1
– Как ты думаешь, куда нам лучше зайти, чтобы получить побольше информации?
Я вовсе этому не удивился и совершенно спокойно ответил:
– Думаю, нужно постараться побывать везде, где только можно. Тогда мы сможем составить наиболее полное представление об этом посёлке и об устройстве местного общества. Давайте сделаем так: что первое попадётся на пути, туда и зайдём.
На том и порешили. Первым попалось игорное заведение, в котором были и рулетка, и бильярд, и карты. Множество народа играло, ещё больше азартно глазело. Было ужасно накурено, навязчиво громко шумела музыка, которую издавали несколько потасканных и не вполне трезвых музыкантов с очумело стеклянными глазами. Атмосфера была в точности, как в моём мире. Хоть я дома старался избегать подобных мест, но всё же иногда захаживал. Бывал всё больше из любопытства, а иногда от нечего делать, но это было, как говорится, давно и неправда. Словом, ничего необычного здесь для меня не было, даже возникло, как дома, сильное желание бросить всё и убраться куда подальше, туда, где тихо и не воняет. А вот мои спутники стояли, словно из-за угла пыльным мешком пришибленные, пока я не попросил их стараться не выделяться, а то на нас уже начинали обращать внимание.
У игровых столов под взвизгивание скрипок кипели страсти. Многие проигрывали, некоторые выигрывали. Зеваки, наблюдавшие за этим, горько и искренне расстраивались, когда кто-то выигрывал, и открыто радовались, когда кто-нибудь проигрывал. А так как проигравших было абсолютное большинство, то атмосфера радости не покидала это шумно-дымное место. Только радость была дикая, в корне отличающаяся от нормальной искренней человеческой радости.
Потолкавшись ещё некоторое время в этом неприятном месте, мы двинулись дальше. Вскоре забрели в другое заведение, где на некотором расстоянии друг от друга находились небольшие огороженные арены, в которых происходили собачьи и петушиные бои, а чуть в глубине тараканьи и мышиные бега. Когда на ближайшей арене два пса грызлись, обливаясь кровью и пытаясь добраться до глотки друг друга, дед, понуро склонив голову, тихо сказал:
– В этом месте я не понимаю и не слышу животных.
Обойдя все арены, мы видели только одно: мучившихся живых существ, страдающих от ран и жестокости, и алчные лица людей, считающих ловко заработанные барыши. Долгое пребывание в этом месте выдержать было тяжело, и мы пошли дальше.
Следующим местом оказалось простейшее питейное заведение, где можно было выпить местного пива, вина и всевозможных крепких напитков, настоек и наливок. Алкоголя никому из нас не хотелось. С некоторого времени я вообще не пью, а мои спутники и не пили никогда, предпочитая не одурманивать лишний раз свой мозг понапрасну, так их, видите ли, воспитали с детства. Хотя, конечно, ради интереса и в целях укрепления своих убеждений они пробовали спиртные напитки в разные моменты своей, уже сознательной, жизни. Но когда это происходит в зрелом возрасте и в малых дозах, что очень важно, то подобные возлияния, как правило, лишь подтверждают никчёмность подобного рода занятий. Другое дело – пагубная привычка с детства! Тогда за человеческую жизнь никто не даст дохлого сухого гамбургера, даже если он генетически мутирован по всем теперешним правилам и стандартам.
Итак, выпив по кружке самого простого, но ароматного и вкусного… морковного сока, мы отправились дальше, но ничего нового и заслуживающего внимания на своём пути не встретили. А потому решили возвращаться в таверну, чтобы обсудить всё услышанное и увиденное за сегодняшний вечер и составить план действий. По дороге обратно нам то и дело попадались явно перебравшие компании, орущие и ругающиеся, поющие дурными голосами, гогочущие, словно умалишённые. И мне сразу вспомнился мой незабвенный мир накануне или во время какого-нибудь великого праздника. Даже перед выходными или в простые будние дни всё то же самое, разница лишь в количестве опитых людей, ведущих себя, словно многократно рухнувшие с дуба и всё вниз головой. У нас пьют даже дети чуть не с начальной школы, а всё потому, что пачкающие по-крупному поганцы взрослые страстно желают заработать как можно больше денег, гадёныши. Что те, кто продаёт, что те, кто закрывает на это глаза, – все заслуживают аллеи трухлявых пней или ещё чего похлеще, ядри их в коромысло со всеми потрохами. А родителей таких деточек и вообще понять невозможно.
Мы шли молча, думая каждый «о своём, о девичьем», пребывая под неприятным впечатлением от увиденного и услышанного гадства, по-другому не назовёшь. Наконец дошли до таверны, устало, вразвалочку поднялись в нашу с Дормидорфом комнату и развалились на кроватях и стульях, вытянув гудевшие ноги. Сначала единогласно решили поужинать, хотя особого аппетита не было. Разговор совершенно не клеился, а потому мы отложили его до лучших времён, надеясь, что ждать долго не придётся, так как утро вечера мудренее.
После еды дед взял со стола пряник и, заговорщицки подмигнув нам, отошёл в сторонку. Он начал что-то нашёптывать, держа пряник на открытой ладони. Я уловил только несколько раз повторяющееся слово «домовик», но и этого вполне хватило, чтобы живо заинтересоваться происходящим, а Дорокорн с Юриником, видя такое дело, тут же последовали моему примеру. И мы принялись с интересом наблюдать за Дормидорфом, ожидая дальнейшего развития событий. У нас даже настроение резко улучшилось! Мне вдруг подумалось: «Коли дальше пойдёт такими темпами, то и до утра ждать не надо будет, вечер помудреет так, что дню и не снилось». Дормидорф же упрямо и настойчиво гнул свою линию: продолжал повторять что-то еле слышным шёпотом и лукаво улыбаться, поглядывая на нас искоса через плечо. Конечно, нетрудно было догадаться, что дед вызывал именно домового.
Я много раз слышал о том, что они существуют, но ни разу не видел. Вот сейчас заодно и посмотрю, обязательно полюбуюсь на это редкое зрелище. Если, конечно, деду удастся его необычный, по крайней мере для меня, эксперимент. Но что-то местный шишок не очень-то спешил на встречу со своим счастьем – вкусным мятным пряником, а заодно и с незнакомым бородатым дедом. Может, привередничал или набивал себе цену? Кто их разберёт? И вот, когда я уже окончательно потерял всякую надежду, из стены робко вышел маленький мохнатый, невероятно всклокоченный человечишка с настороженными чёрными глазками. Одет он был в старую, но чистую одежду, всю в больших и маленьких разноцветных заплатках. Нерешительно подойдя к деду на расстояние вытянутой руки, он осторожно взял у него с ладони гостинец и сразу принялся запихивать его в рот, словно не веря глазам от привалившего невзначай счастья. Домовой произнёс нараспев хрипловатым голоском, немного ворчливо и вместе с тем обиженно, по-детски капризно оттопыривая нижнюю губу:
– Что-о, одумались? Долго же мне пришлось ждать этого счастливого момента. Намучился. Хотел вас уже поторопить, да сдержался. Побоялся, что получится, как всегда. Эх, жизнь моя собачья, думал, уж никто и никогда обо мне здесь так и не вспомнит. Ладно, спасибо вам и на этом, добрые люди. Ми-ир вашему до-ому.
– Да ладно тебе причитать, угощайся на здоровье, – сказал дед. – Мы и ещё дадим, коли пожелаешь. Позволь поинтересоваться, как же тебя величать и давно ли ты живёшь в этом прекрасном гостеприимном доме?
Домовой, поспешно запихивающий остатки пряника в рот, вдруг резко прекратил жевать и недоверчиво стрельнул глазами сначала на Дормидорфа, а затем и на всех нас по очереди. Он напряжённо о чём-то раздумывал. В конце концов что-то решив для себя, он возмущённо ответил, судорожно сглотнув и продолжая удивлённо таращить на нас свои наглые глазки:
– Да вы что! Я никак не пойму, вы издеваетесь, что ли?
Мы недоуменно переглянулись и попросили домового объяснить, отчего это он так взбеленился. Для усиления положительного эффекта пришлось угостить привередливого шишка ещё одним пряником, тем самым окончательно заслужить его скупую благосклонность, которую он, как видно, и не думал расточать направо и налево. Домовик, немного успокоившись и заморив червячка, пустился в объяснения:
– Зовут меня Максимилиан, а живу я здесь очень давно. Только вряд ли это можно назвать жизнью! Эх, люди добрые, и дом этот вовсе не прекрасный, и никакой он не гостеприимный, и нет в моей жизни никакого, даже самого завалящего счастья!
– Как же такое возможно? – искренне удивились мы практически в один голос. Домовой аж захлебнулся в нахлынувшем праведном возмущении, бьющем у него буквально через край, и вновь принялся бесноваться, передразнивая нас:
– Как такое возмо-ожно? Да та-ак возмо-ожно! Ещё как возможно! Говорю же вам, вы что, не слышите, что ли? Она у меня, жизнь, стало быть – соба-ачья или даже хуже того! И всё тут. Никто меня здесь не замечает, никто не угощает и не хочет со мной общаться! Никому я не нужен! Ну разве это жизнь?
