Дмитрий Галантэ - Удивительное рядом, или тот самый, иной мир. Том 1
Ход моих мыслей прервал некий нагловатый юркий человек, принёсший еду. Он чинно поставил всё на середину стола, гордо вынув свои пальцы из наших тарелок, облизнул их, слегка поклонился, окинув нас вызывающе-вопросительным взглядом, и молча ушёл. Все с опаской разобрали тарелки. Впрочем, на мой взгляд, еда казалась вполне съедобной. Кто служил в нашей армии и сумел выжить там, того не удивишь не очень-то вкусной или даже очень невкусной едой! Ерунда всё это, есть можно практически всё. А если что-то съесть не хочется, значит, человек ещё недостаточно проголодался. По крайней мере, именно так считают те, кто заведует рационом и качеством армейской пищи. Желательно при этом соблюсти условие – не знать, из чего еда приготовлена. И тогда всё пройдёт, а вернее, войдёт легко и непринуждённо, впрочем, очень возможно, что и выйдет так же или даже быстрее. Это уж как повезёт! А какой вред нанесёт организму, неважно, подумаешь, пустяки какие! Как говаривала моя дочка, поражая нас с женой своими познаниями в кулинарии и важных физиологических процессах человеческого организма, учась ещё в начальных классах: «Пища будет сладкая, а какашка мягкая»! Сие молвилось весёлым детским голоском не без изрядной доли злорадного ехидства на радость градоначальникам, неизменно сияющим холёными частями бесформенных тел. А крылатая фраза традиционно, как присказка, повторялась между такими же детьми, как она, в школьной столовой непосредственно перед приёмом того, что им предлагалось употребить в виде пищи. Да уж, воистину – устами младенца глаголет истина! В подобных заведениях не мешало бы вывесить на стену это правильное изречение, чтобы хоть оно радовало остроумием и самокритикой глаз ни в чём не повинных малолетних посетителей.
И опять у меня создалось впечатление, что мои спутники внимательно следят за выражением моего лица, когда я ем эту пищу, с их точки зрения, наверное, неудобоваримую, а следовательно, совершенно непригодную для употребления. Они старательно пытались вести себя так же, как я, чтобы не особенно выделяться среди присутствующих. Возникал вопрос: интересно, если произойдёт неприятная неожиданность и у кого-нибудь из них случится расстройство желудка от местной пищи, да ещё в самую неподходящую минуту, что же будет? Мне и тогда придётся служить для них во всём примером? Хотя опыта и выше крыши, но не проводить же мне, так сказать, «курс молодого орла», в самом деле? Помню, в стишке, накарябанном каким-то острословом в кабинке общественного туалета ещё советских времён, было метко подмечено: «Как горный орёл на вершине Кавказа, ты гордо сидишь на краю унитаза»! И там же мелкими буковками, зато очень самокритично: «Писать на стенах туалета, запомни, друг – немудрено, среди… мы все поэты, среди поэтов мы – …»
Дед бесцеремонно прервал мою содержательную поэтично-ностальгическую задумчивость и всеобщее затянувшееся молчание и проговорил, обращаясь ко мне:
– Если бы я сам не видел, как ты вылез из пограничной дыры, то сейчас бы подумал, что ты один из них!
Он указал взглядом на окружающих и добавил извиняющимся тоном, по своему обыкновению глубокомысленно приглаживая и вновь лохматя свою боцманскую бородку:
– Ты уж не обижайся, но по твоему виду у меня сложилось впечатление, будто тебе отлично знакома подобная обстановка.
– А я вовсе и не думаю обижаться. Подобная обстановка мне действительно очень хорошо знакома. Зачастую бывало и хуже!
Ну и лица сделались у моих друзей при этих словах! Они одновременно оторвались от еды и воззрились на меня, как по команде широко раскрыв глаза и приоткрыв в изумлении рты. Вдруг Юриника осенила догадка, которую он тут же выпалил, облегчённо при этом вздохнув и заговорщицки приподняв два раза левую бровь:
– Я всё понял! Ну и дела! Тебя пытали? Вот это да! За что же это такие муки, скажи на милость?
– Можно сказать и так! До-олго пытали, целых два года, да ещё и с пристрастием. Видишь ли, я отдавал долг Родине, а это тебе не хухры-мухры! Люди, бывало, ещё и не так страдают за любимую до боли Отчизну. Это же понимать надо! Но сейчас не об этом, а подробности после.
Юриник всё никак не унимался:
– А она почему-то никак не желала брать долг и такими ужасно изощрёнными пытками заставляла тебя оставить его себе? И ты сдался, не выдержал?
Я с трудом напустил на себя серьёзный вид и нашёл в себе силы пояснить:
– Точно так всё и было! Она упрямилась, как баран перед новыми воротами, и никак не хотела забирать долг! Напрочь не желала, и всё тут! Но если бы не страшные пытки тогда, вы бы сейчас не знали, как себя следует вести. Мы особенно не выделяемся среди других, и даже вы с Дорокорном ещё не нашли подходящей темы для обсуждения. Нет худа без добра!
Про их потребность спорить я намекнул для того, чтобы хоть как-то переменить тему разговора. Все это поняли и сочувственно заулыбались в ответ, продолжая поглощать пищу, впрочем, без особого энтузиазма. Юриник, желая поддержать меня и взбодриться, сказал:
– Готов поспорить на что угодно, что нашему чревоугоднику Дорокорну эта на редкость вкусная еда явно пришлась по вкусу! А нельзя ли немного завернуть с собой? Ну, чтобы стать таким же натренированным, как ты, в этом бесспорно важном и нужном умении!
Дорокорн в ответ только обречённо вздохнул. Он, конечно, понимал, что рано или поздно ему всё равно придётся вступить в словесную перепалку, но пока ещё находил в себе силы стойко и мужественно сопротивляться всколыхнувшемуся было желанию достойно ответить своему неугомонному другу. Юриник, видя такое дело, не смог отказать себе в удовольствии и продолжал упорно «покусывать» терпеливого Дорокорна:
– Посмотрите, он настолько занят поглощением вкуснотени, что ему даже некогда поблагодарить меня, своего верного и заботливого друга, за отличную идею! А-я-яй! Как же это нехорошо с его стороны! Говорю, стыдно предаваться чревоугодию в такой важный и ответственный для нас момент, Дорокорн!
Тот аж застонал и заёрзал в нетерпении на скамье. Мы с дедом переглянулись, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. А Юриник вновь завёл свою старую скрипучую шарманку:
– Да не стони ты, пожалуйста, и не ёрзай! Я понимаю, не терпится тебе, бывает! Подожди, не стоит так переживать и расстраиваться! Ведь ради тебя я готов на всё. Вот, пожалуйста, я не стану есть своё второе блюдо, а милостиво отдам его тебе. На, возьми, мой ненасытный друг!
С этими словами он пододвинул свою порцию Дорокорну, который на мгновенье перестал жевать и так выразительно посмотрел на своего благодетеля, что тот, не выдержав, расхохотался, и все мы незамедлительно присоединились к нему.
Не успели мы покончить с обедом, как Дорокорн проникновенно начал:
– Спасибо тебе за самоотверженность и чуткость, Юриник!
Юриник насторожился.
– Я, к сожалению, не смогу принять от тебя такой жертвы – целое второе, это уж чересчур…
Юриник в ожидании продолжения наклонил голову вперёд и снова приподнял левую бровь, а Дорокорн, теперь уже торжественно, продолжил:
– Но чтобы не обидеть тебя в самых искренних и лучших твоих побуждениях, мой верный товарищ и друг… выпью-ка я твой сок.
С этими словами он ловко выхватил кружку с морковно-яблочным соком прямо из-под носа Юриника и в два глотка осушил её! Сок – это было единственное, что Юриник бы употребил с удовольствием. Но теперь его сока не стало, зато Дорокорн был вознаграждён за терпение и отомщён за издевательства. Юриник в трогательном и страстном порыве лишь почмокал губами, будто пробуя на вкус сок, который с нескрываемым удовольствием выпил за него Дорокорн.
После обеда нас проводили на второй этаж, где находились комнаты для постояльцев. Мы с дедом заняли одну, а весёлая парочка – другую, рядом с нашей. Мы разошлись по комнатам, договорившись встретиться через час в коридоре.
Комната оказалась довольно большой и не очень грязной, по моим меркам, но дед был явно не в восторге – это читалось по его лицу. Оно хоть и не выражало степень крайней брезгливости, но и счастливым его никак нельзя было назвать. «Ишь, какой привередливый чистюля выискался!» – подумалось мне, опять же не без злорадства. Мне было вполне комфортно, и я с любопытством принялся наблюдать за Дормидорфом. Он с ахами и вздохами тщательно осматривал комнату, то сдувая из труднодоступных мест вековую пыль, то придирчиво ощупывая чем-то заинтересовавшие его предметы обстановки. Мне вдруг подумалось: «Эко тебя разбирает, старина! Тебя бы в наши гостиницы “на стажировку”. Особенно в государственные, хотя и частные ненамного лучше, а те, что соответствуют по чистоте и порядку, – не по карману обыкновенному человеку, зарабатывающему себе на жизнь честным путём. Хотя и те, в которых бардак, тоже не по карману, этим-то они как раз похожи».
