Лилия Касмасова - Если свекровь – ведьма

– Несходство вкусов! – махнула рукой Маргарита. – Он покупал машину, вечером открывал гараж – а она уже другого цвета или даже другой формы. Или он красил стену, а утром на ней были обои в розочках. В тот раз он психанул и покрасил ее поверх обоев еще раз. Обои прилетели и наклеились, не успел он слезть со стремянки. И розы, – озорно сверкнули голубые глаза бабули, – были крупнее, чем на первых. Эх! Молодость, упрямство… Нет, чтобы уступить любимой женщине!

Хорошо бы у Маргариты оказалось с десяток мужей, чтобы на весь вечер хватило, и инспектор не начал снова задавать вопросы. И мне повезло. То есть Маргарите не очень везло с мужьями. После рассказа о первом она стала рассказывать, почему развелась со вторым мужем, архитектором. Он, видите ли, не любил сюрпризы. Типа когда с утра в постель прибегал поднос с завтраком и нежно его будил, почесывая деревянной ножкой его лысину.

Когда Маргарита стала рассказывать про третьего мужа, инженера и любителя рыбалки, я почувствовала, что мои глаза слипаются. Поэтому дальше я уже плохо помню. Были там поэт, певец, какой-то служащий казино – причем Маргарита говорила, что даже не знает, считать ли тот брак в Вегасе (а, вот откуда был служащий казино!), который продлился всего неделю, за полноценный настоящий брак?

Из дремы меня вывело восклицание Маргариты:

– М-да! Пора бы баиньки.

Она устроила меня в гостевой спаленке, где была большая и мягкая кровать. Я провалилась в сон, стоило моей голове коснуться пуховой подушки.

Проснулась я оттого, что утреннее солнце светило в лицо. Посмотрела на красный круглый будильник на комоде – начало девятого. Как там мой Миша? Я даже не позвонила ему перед сном! Хотя Маргарита же обещала, что он проспит до утра, и, значит, Крыса не должна была его зачаровать.

Я взяла сотовый и выбрала в меню своего жениха. Гудки, гудки. Все еще храпит, наверное. Я решила отправить ему СМС. Долго думала, что написать. Хотелось что-то вроде: «Как ты мог вчера вечером забыть о своей невесте и танцевать с этой…» В конце концов написала просто «Доброе утро». Посмотрим, что он ответит и как вообще будет оправдываться. Может, заявится сюда с букетом роз, упадет на колени, будет умолять простить за то, что смотрел на другую, и клясться в вечной любви.

Когда я, одевшись, вышла в гостиную, то увидела следующую картину: на широком надувном матрасе спал инспектор, а на инспекторе лежала огромная лохматая псина невероятных размеров и непонятной породы, похожая на рыжего бобтейла. На звук моих шагов собака подняла большую круглую голову, издав дружелюбное «Вуф».

– Привет, Боб, – шепотом сказала собаке я.

Боб снова положил голову на облаченное в красно-белую полосатую пижаму инспекторское плечо.

Вчера, в скромном свете нескольких бра, я не рассмотрела толком гостиную, да и была слишком уставшая и сонная, чтобы ее рассматривать.

При свете утра помещение оказалось большим и светлым. Три окна были занавешены белым тюлем, занавески в крупных маках были уже раздвинуты. Помимо кушетки с истрепанной по краям шелковой обивкой голубого цвета и с высокой, затейливой формы, спинкой, здесь были два старых серванта, два простых, с узкими полированными подлокотниками, красных кресла, торшер с абажуром в крупный цветной горох и овальный стол. Посреди комнаты лежал потертый квадратный ковер, половина окаймляющей его бахромы была выдрана. На этом ковре и валялся большой надувной матрас, на котором спали инспектор и Боб.

С кухни доносилось шипение чего-то жарящегося и вкусный запах. Я заглянула туда. Маргарита, в веселеньком, с рюшечками, фартучке и светлом, с вышивкой в народном стиле, платье, пекла оладьи. Я поздоровалась с ней и ушла в ванную, которая находилась по другую сторону прихожей.

Выходя из ванной, я столкнулась с инспектором. Он был все еще в пижаме и отплевывался, видимо, от шерсти Боба.

– Привет, – радостно сказал он, стряхивая шерсть с пижамы. – Кажется, придется ее пропылесосить.

– И вашу голову тоже.

– А вы можете, ну, магически? – Он очертил пальцем круг над своей лохматой макушкой, будто нарисовал в воздухе нимб.

– А это не запрещено законом?

Он засмеялся. Потом посерьезнел:

– А вы еще не ознакомились с Кодексом, я думаю.

– Нет.

– Я видел экземпляр в кухне. Кажется, его используют как подставку под горячее.

– О, – только и вымолвила я.

Он зашел в ванную. Я отправилась завтракать.

Интересно, и чего это Миша так долго спит? А вдруг он уже проснулся и даже не спешит увидеть меня?

Ах ты! Может, эта соседка снова накинула на него свои сети? То есть магический ошейник?

Я стояла посреди прихожей, разинув рот от внезапного подозрения, что у меня уже, быть может, давным-давно жениха увели, когда входная дверь приоткрылась. В щель наполовину протиснулась Орхидея и, кисло улыбнувшись, сказала мне:

– Привет-привет.

– Здрасьте.

– А Маргарита Петровна здесь?

– На кухне, – сказала я.

– А… инспектор? – шепотом спросила она.

– В ванной.

Орхидея кивнула, вошла. Тут ей пришлось посторониться, потому что мимо нас с деловым видом пробежал Боб, толкнул передними лапами дверь и выскочил на улицу.

Орхидея улыбнулась и робко, бочком-бочком, проскользнула в кухню.

Странная тетенька.

Я прошла на кухню следом за ней. Любопытно, чего это она вдруг явилась.

Когда я зашла, Орхидея, которая что-то быстро говорила старушке, замолчала и уставилась на меня.

– Я свой шарф вчера потеряла, – сказала Орхидея. – Может, вы, Вика, где-нибудь видели его? Розовый, в мелких вышитых розочках.

Я вспомнила красивый шифоновый шарфик, который был на ее шее во время игры в плюшки.

– Розочек я не заметила, – сказала я.

– А шарф?

– Тоже нет.

– Посеяла где-то, – пробормотала Орхидея. – А он мой выходной, любимый…

Маргарита хмыкнула и сказала:

– Она глава клана. И должна знать.

– М-да? – недоверчиво протянула Орхидея.

– Ей отвечать, между прочим, – сказала Маргарита.

– За что отвечать? – спросила я.

Орхидея виновато посмотрела на меня:

– За мою очаровательность и обворожительность.

– Чего?

Маргарита сказала:

– За то, что она очаровывала и обвораживала мужчин. – И вернулась к выпечке оладий.

Она – очаровывала? Эта толстая тетенька с кислой миной?

– С помощью зелий, – сказала Маргарита, прочитав все по моему лицу.

– И не брали разрешений? – кивнула я.

– На что разрешений не брали, Орхидея Семеновна? – раздался за моей спиной голос, разумеется, инспектора.

Я развернулась. Он все еще был одет в свою пижаму, а из-за своей худобы и красно-полосатости напоминал пограничный столб.

– Подслушивать нехорошо, – сказала я.

– Я просто шел мимо и услышал, – ответил он.

– И ваши допросы начнутся в полдень, – сказала я.

Кажется, я уже чувствую себя главой клана.

– Это не допрос, – возразил он, – а дружеское любопытство. К тому же, – обратился он к Орхидее, – если вы чистосердечно мне во всем признаетесь, это уменьшит наказание процентов на двадцать.

– Ага, – сказала я. – Друзья обычно так и говорят. И вообще, могли бы переодеться к завтраку.

– А я приглашен на завтрак? – улыбнулся он мне.

– Мы с вами довольно любезны, не находите? – обернулась от сковороды Маргарита.

– Да, – сказал рыжий. – И я вам за это признателен.

– Так идите и переодевайтесь, – скомандовала я, пока он снова не начал допрашивать Орхидею.

– Вас смущает мой внешний вид? – спросил этот тип меня.

Я не успела сказать, что мне вообще плевать на его внешний вид, как ответила Маргарита:

– От вашей пижамы у меня в глазах рябит. Так что пожалейте старушку и ее слабое зрение.

Я усмехнулась. Инспектор ретировался в гостиную.

– Вика, открой окно – пусть дым выветривается, – сказала мне Маргарита.

Я распахнула обе створки небольшого окна. Откуда-то издалека, от озера, доносились веселые детские голоса, которые иногда перекрикивал властный женский голос – похоже, девочки гуляли со своей няней.

Моя нога еще побаливала, и я присела на стул у стола.

Орхидея, которая все это время стояла, теребя носовой платочек и покусывая накрашенные алым губы, сказала тихо:

– Уф. Какой он суровый.

Суровый? Да он же просто обнаглевший школьник, который притворяется учителем.

– А что, – спросила я Орхидею, – вы много раз использовали зелья?

– Всегда, – сказала она. – Видишь ли, в обществе мужчин я обычно так робею, так робею, что и слова сказать не могу, а потому мне легче подлить пару капель им в бокал и они становятся такие милые, такие влюбленные. И я уже могу с ними спокойно разговаривать… Правда, – стыдливо улыбнулась она, – иногда приходится от них отбиваться чем-нибудь, чтобы не слишком приставали.

Так и представляю эту пышную Орхидею, отмахивающуюся от мужчин своей лаковой черной сумкой, как от надоедливых комаров.