Вниз, сквозь ветки и кости - Шеннон Макгвайр
Доктор Блик, наблюдавший за ней, пока она выбирала одежду (за исключением поиска трусов; когда он догадался, что она ищет, то вежливо отвернулся), не улыбнулся; улыбаться было не в его стиле. Но он одобрительно кивнул и сказал:
– Наверху есть несколько пустых комнат. Выбери одну из них для себя, в ней будут твои вещи, ты сможешь использовать ее, если тебе захочется побыть в одиночестве. У тебя будет не слишком много возможностей побездельничать. Предлагаю наслаждаться ими при каждом удобном случае.
Джек колебалась.
– Да? – спросил доктор Блик.
– Я… не только мое платье грязное, – сказала Джек, слегка скривившись, будто ей ни разу в жизни не приходилось признаваться в том, что она немытая. Возможно, так оно и было: может быть, ей никогда не представлялось такой возможности. – Смогу ли я как-нибудь вымыться?
– Тебе придется самой таскать воду и нагревать ее, но если это все, чего ты желаешь, то – да.
Доктор Блик закрыл сундук, поднял его обратно на отведенную полку. Затем снял с крюка, свисавшего с потолка, огромное жестяное ведро. Оно было такого размера, что Джек подумала, что при желании сможет залезть в него целиком, будто в ванну.
Ее глаза округлились. Ванна у нее дома. И ванна, и ведро были одним и тем же – разделенные веками технологического прогресса, они служили одной и той же цели.
Доктор Блик поставил ведро у самого большого камина, затем взял с полки котелок и протянул Джек.
– Колодец снаружи, – сказал он. – Я вернусь через два часа. Придумай, как помыться.
И затем он ушел – открыл дверь и вышел в Пустоши, оставив Джек с котелком в руках смотреть ему вслед в полной растерянности.
* * *
– Господин хочет, чтобы ты помылась и привела себя в порядок, – сказала Мэри, расчесывая спутанные волосы Джилл.
Джилл стиснула зубы, стараясь ни на дюйм не уклоняться от расчески. Она привыкла расчесываться сама и иногда могла неделями не делать этого, так что образовывались колтуны, которые потом приходилось выстригать ножницами.
Ее привели в небольшую комнату, где пахло тальком и терпкой медью. Стены были оклеены бледно-розовыми обоями, а одну из стен занимало трюмо, похожее на трюмо ее матери. Здесь не было зеркала. Это было единственной настоящей странностью в этой комнате; все остальное было до боли знакомым – этакий оплот женственности, куда ей всегда отказывали в доступе. Это ее сестра должна была сидеть на этом стуле, ей должны были расчесывать волосы, ее «приводить в порядок».
– Жалко, что они такие короткие, – сказала Мэри, не обращая внимания на дискомфорт Джилл. – Впрочем, ладно. Волосы отрастут, зато он сможет решить, какая длина ему нравится, по мере того как они будут расти, так что не придется ничего отрезать.
– Я смогу отрастить волосы? – спросила с надеждой Джилл.
– До длины, достаточной, чтобы прикрыть ваше горло, – сказала Мэри похоронным голосом, но Джилл пропустила эту фразу мимо ушей. Она была занята мыслями о том, как она будет выглядеть с длинными волосами, как она их будет ощущать на затылке; будут ли взрослые на улице улыбаться ей так же, как улыбались Джек, будто она какая-то особенная, как будто она красивая, а не просто еще одна сорвиголова.
Проблема в том, что когда детям не позволяют быть самими собой, когда им навязывают представления о том, кем им быть, не давая выбирать свой путь, то слишком часто тот, кто рисует образ, ничего не знает о желаниях своей модели. Дети – это не бесформенная глина, которой можно придать форму согласно прихоти скульптора, не пустые одинаковые куклы, которые ждут, что их приведут в нужное положение. Дайте десяти детям коробку с игрушками, и вы увидите, что они выберут десять различных игрушек, независимо от пола, религии и родительских ожиданий. У детей есть предпочтения. И когда детям, как и любому человеку, слишком долго отказывают в том, что они предпочитают, – это становится опасно.
Джилл всегда хотелось знать, каково это, когда можно отрастить волосы, надеть красивую юбку, сидеть рядом с сестрой и выслушивать комплименты, как мило они смотрятся вместе. Да, она любила спорт, и ей нравилось читать свои книги; ей нравилось во всем разбираться. Она, вероятно, все равно стала бы футболисткой, даже если бы отец не настаивал, и определенно ей нравились фильмы про космос и супергероев, потому что сущность Джилл не зависела от желаний ее родителей, а всецело от желаний, идущих от ее сердца.
Но многое из этого можно было бы сделать и в платье.
То, что ей так долго отказывали в половине всего того, что она хотела, сделало ее уязвимой: все эти вещи стали запретным плодом, и, подобно любому запретному плоду, даже обещание его было сладким.
– На то, чтобы волосы отросли, нужно время, – сказала Мэри, видя, что ее предупреждения остались неуслышанными. – С одеждой мы разберемся прямо сейчас – как раз к обеду. Ванна уже набрана. – Она отложила расческу в сторону и жестом позвала Джилл подняться со стула. – Я приготовлю вам новый наряд к тому времени, как вы будете готовы.
Джилл встала, вся в предвкушении.
– Куда мне идти?
– Вот сюда, – ответила Мэри и указала на дверь, которой еще мгновение назад не было.
Джилл заколебалась. Двери были опасны. Господин (и этот кошмарный доктор Блик) говорили, что дверь может привести их обратно домой, а она не была готова идти домой. Она хотела остаться здесь, насладиться приключением в мире, где ей позволено отрастить волосы, носить платья и быть той, кем она хочет быть.
Мэри увидела ее замешательство и вздохнула, качая головой.
– Это не проход в ваш мир, – сказала она. – Замок Господина может меняться, подстраиваясь под наши желания. Идите. Приведите себя в порядок. Не стоит заставлять его ждать.
Это предупреждение Джилл не могла не заметить – она выросла среди взрослых, которые говорили одно, а делали другое; они были так захвачены своими желаниями, что им и в голову не приходило поинтересоваться, нет ли своих желаний и у детей. Она хорошо знала, что лучше не разочаровывать взрослых, если это было в ее силах.
– Ладно, – сказала она, открыла дверь и ступила в русалочий грот – в убежище утонувших девушек.
Стены, выложенные серебристо-голубой,
