Опасные манипуляции - Роман Феликсович Путилов
Выполнив самую опасную часть работы, так как деревня все видит, и была большая вероятность, что за моей суетой внимательно наблюдают не одна пара глаз. Но, надеюсь, что белая простыня, накинутая на плечи, хоть немного скрывала меня на фоне снега. Я ввернула ножом вырванные из дерева шурупы, восстановив дверные замки на их законных местах, закрыла дверь на ключ снаружи, чутко прислушиваясь, вернулась в сарай. Было тихо. Шумели кроны деревьев, на дальнем краю побрехивала собака. Ни визга отпираемых двери, ни скрипа снега от чьих-то осторожных шагов.
Вернувшись к фанере, я надела охотничьи лыжи с креплением из куска кожи и резинки, впряглась в вожжи и потянула свой груз вглубь леса. Лист фанеры скользил по сугробам, почти не проваливаясь. Главной проблемой была необходимость внимательно выбирать дорогу, так, чтобы не застрять между стволами и не опрокинуть груз. Наконец, после часа блужданий, я добрела до подходящего места. Место в низине, топкое, не интересное ни грибникам, ни ягодникам, охотники тут тоже не бродят. Подкатила тело плечами к упавшему от старости стволу березы, под остатки кроны вытряхнула из мешка голову, и, не мешкая, поволокла фанеру в обратном направлении. Утром сожгла в печи мешок, лист фанеры, расколотый на мелкие куски, постигла та же участь. Тщательно вымыла с мылом пол в горнице, дробины, попавшие в стену, аккуратно выковырнула из дерева и бросила в выгребную яму. Теперь, кажется, все. Дом, чтоб скрыть все следы, сжигать конечно не буду, все-таки родовое гнездо, очень жалко. Закончив все дела по сокрытию следов ночных приключений, я тщательно заперла все двери, вновь сложив под дверь в сенях металлическую посуду и, положив рядом с собой заряженное ружье, упала на кровать, забывшись тяжелым, беспокойным сном.
Внезапно проснувшись, испуганно схватила ружье, подскочила к окну и выглянула в щель ставен. Судя по солнцу, была середина дня. У моей калитки зацепились языками две старушки, одна из которых периодически начинала колотить кулаком по моей калитке. Пришлось одеваться и идти на улицу.
— Что-то хотели, Марина Степановна? Доброе утро всем.
— Не утро, а добрый день, соня. Хотели узнать, на сорок дней кто-то из ваших будет, или в городе поминать будете?
— Так, не кому ехать сюда, на поминки. У меня каникулы заканчиваются, завтра в город возвращаться надо. Баба Таня в больнице с сердцем, после смерти бабы Ани прихватило. Мама не поедет сюда, так что в городе помянем.
— Ну, тогда ладно, Татьяне привет передавай и выздоровления. Что ж она, травница была чуть похуже матери, а не уследила за собой.
— Так, как говорится, сапожник без сапог, ни болела ничем, вот и не готова оказалась, а как о бабе Ане узнала, так сердце в разнос пошло.
— Ну, дай Бог, увидимся с ней еще, пусть выздоравливает. Давай, до свидания, наверное, завтра не встретимся, счастливой дороги.
— И вам здоровья и до свидания.
Позавтракав или пообедав, я сложила в рюкзак ружье, и старый колот из сарая, чтоб рукоять его торчала наружу, надела лыжи и побежала в лес. Из калитки высунулся неугомонный дядя Миша, бдительно осмотрел меня, и спросил:
— Привет, егоза, что в мешке волокешь?
— Доброго здоровья вам, дядя Миша. Молот взяла в сарае, которым орехи с кедра сбивают. Вдруг в лесу зверь встретится.
— Молот колотом называют, грамотейка. Может тебе ружье дать, только медвежью шкуру мне отдашь.
— Мне ружья не надо, дяденька, я девочка и ружей боюсь. А молотом, вернее колотом, стукнуть смогу.
— Ишь какая, боевая. А, может, сирену с собой возьмешь, ей и стукнуть можно и меня вызвать, чтоб шкуру с медведя снять.
— О сирене я как-то не подумала, в следующий раз так и сделаю, а сейчас возвращаться не буду, примета плохая.
— Ладно, беги, только от деревни далеко не уходи, вон в бору покатайся, туда зверь не пойдет.
— Спасибо, дядя Миша. Кстати, насчет сирены. Каникулы заканчиваются, я завтра утром уезжаю рано, часов в семь пойду на автобус, перед уходом сирену занесу, вы ведь спать уже не будете?
— Конечно не буду, заходи. Я твоей бабушке гостинцев передам.
— Спасибо дяденька, до завтра.
Первой моей целью было местное кладбище.
Метров с тридцати у самой границы погоста, я разглядела свежее захоронение. Я сняла лыжи и мешок, медленно подошла. Рядом с могилой бабы Ани темнели еще две ямы, вырытые загодя. Я опустилась на колени перед невысоким холмиком мерзлой земли, прикоснулась рукой к сосновому кресту.
— Прости бабуля, только сейчас смогла прийти к тебе. И прости, что за меня ты приняла свою смерть лютую. Что смогла я сделала. Кого смогла — наказала.
Я долго сидела у могилы родного человека. Молилась, разговаривала с прабабушкой. На кладбище было тихо и покойно. Слезы катились из глаз, падая в снег. С каждой уроненной слезой во мне разжималась пружина, которая толкала меня вперед, не давала закрыть в страхе глаза и подставить шею этим тварям. Надеюсь, что баба Аня ушла, не держа зла на меня, и чувство вины за смерть близкого перестанет грызть меня, я смогу как-то жить дальше.
Я уходила с кладбища дальше в лес, за моей спиной остался могильный холмик с крестом, стакан с самогоном, накрытый куском серой горбушки и свеча в самодельной лампадке, чей колеблющееся на ветру огонек, надеюсь, отпугнет зло от могилы.
Так как зимой из нашей деревни оставалась проходимой только одна дорога, я побежала вдоль нее, внимательно осматривая следы. Примерно в двух километрах от деревни я увидела почти занесённый снегом сверток в лес, со свежими следами рубчатых покрышек. Я пробежалась по этому следу и метров через двести нашла место, где машина разворачивалась. От места разворота
