Требухашка - Михаил Северный
Почему, когда люди тонут, этого обычно не видят окружающие? Не знаю, правда это или нет, но я прочитал, что тонущие по-настоящему никогда не кричат, не колотят по воде руками и никак не привлекают внимание. То ли страх блокирует все реакции, то ли вода... но твою же мать, и со мной так было! Можно мне проснуться наконец?
Я вижу Наташу на берегу: она выполняет свои обязанности честно и регулярно проходит взглядом по головам. И на меня глянула пару раз. Вот только не поняла ничего! Не увидела тонущего мальчика.
Я вижу Ленку: она играет с моими пацанами, перекидываются большим резиновым мячом.
Я вижу Марину: она плывёт на матраце и смеётся, забыв обо мне. А ведь был вариант поцеловать её вчера на дискотеке, не воспользовался — умру нецелованным.
Шум. Я осторожно поворачиваюсь всем телом, стою уже на носочках, покачиваясь как пугало на ветру, и вижу здоровенную волну. Она летит на купающихся, которые смеются и ныряют под неё, выныривают и опять смеются, а у меня свело мышцы на ногах, и адски болит плечо. А потом волна накрывает с головой.
2.
Я проснулся весь мокрый, разбрызгивая слюни в стороны, как скаковая лошадь. Сердце колотилось, как взбесившийся молоток, на бетонных стенах отражения кругов из глаз.
Пытаюсь понять, что происходит и где я: уже утонул или как? Эта грань между сном и реальностью такая тонкая, но обычно на ней хоть немного, но задерживаешься.
Постепенно доходит, что это всего лишь сон, всего лишь воспоминание из детства. Я не под водой, и только мой пот смачивает кровать. Хорошо, что не кричал — никого не разбудил, парни отдыхают — с утра на работу. Нашариваю мобильник и смотрю время. Полпятого утра, через полчаса у всех запиликают будильники. Можно уже не ложиться.
Постепенно прихожу в себя. Вспоминаю, где нахожусь: тесная комната на четверых в рабочем хостеле. Нас в комнате четверо, на двух двуспальных кроватях. Комнатка тесная, только чтобы переночевать и годится. Зато рядом с каждой койкой розетка и бесплатный wi-fi. Рабочие не должны скучать и спиваться от скуки — дайте им халявных развлечений. А то что кухня одна на три комнаты и душ, совмещенный с туалетом, — это мелочи жизни: грязь сама отвалится.
Надо мной противно посвистывает Витька — инвалид второй группы, неплохой парень и работящий, только очень запуганный. Наверное, его сильно в интернате прессуют, раз подался за тридевять европейских земель батрачить. Я тоже здесь не просто так оказался, но я сильный — справлюсь, а вот инвалиду тяжело. Хорошо, что у него есть я.
Ладно, раз уж всё равно проснулся, нужно время использовать грамотно — иду в душ, пока все спят. Такой чит, которым никто не пользуется.
Бесшумно встаю и оглядываюсь. Витька руку свесил вниз, и она медленно покачивается, слюни пускает в подушку, и лицо такое идиотское у него во сне. Вот смешной. Мой дурачок. Пацаны на соседней кровати тоже в самых изощренно-выкрученных позах отдыхают. Достаю сумку из под кровати, нащупываю гель для душа, зубную пасту, щетку и что-то переодеться. Полотенце сушится на спинке кровати. Дверь придерживаю, чтобы не скрипела, и выскакиваю в коридор. Еще три комнаты, в каждой по четыре рыла — причём иногда вперемешку, есть семейные — это самые противные. Ванная свободна, и с удовольствием ныряю внутрь. Успел. Через пятнадцать минут тут такое начнется, что держись.
Пока моюсь и чищу зубы, прокручиваю в голове план на сегодня. Приезжает куратор — жирный приспособленец, и забирает нас на бусе — везет на склад, где, собственно, мы и работаем. Склад немецкий — кошачьи и собачьи корма, плюс всё с ними связанное. Раз немецкий, то и дисциплина жесткая, почти концлагерь, но мне не страшно, сам порядок люблю. Заработаю денежек, из долговой ямы выберусь, и пока-пока Европа. Сегодня двенадцатичасовой рабочий день — это хорошо, оплата почасовая, чем больше работаешь, тем больше получишь. А если делаешь нормы по сбору посылок, то еще больше. Рабство, конечно, и вечная погоня за морковкой в виде нормы, но «не мы такие, жизнь такая». По-хорошему, сюда бы пару автоматчиков да покосить немцев, всех подряд, но это мечты. Пластмассовый мир победил.
Сквозь шум воды слышу гудок. Черт, это уже служебный Мерс внизу стоит, приехал бусик за рабочими. Зашлепали шаги, захлопали двери, зашипела сковорода на кухне — семейные уже заняли свои две конфорки — началось. В дверь уже осторожно стучат, скоро начнут колотить, и выхожу, чтобы не провоцировать народ. Тем более я свеж, как немецкий одеколон.
— Спасибо, блин. Мне в туалет, срочно! — длинный Генка, держась двумя руками за одно место и подпрыгивая, проскакивает внутрь. Баба из семейных начинает возмущаться, но мне уже все равно, теперь бы что-то пожарить, но здесь уже будут проблемы. Четыре конфорки, один чайник, одна микроволновка и всё на двенадцать человек. Нужно пристроиться к кому-то, чтобы не завтракать сухомяткой.
— Мишаня! — кричат протяжно снизу, толстый поднимается по ступенькам, пыхтя. Он в белой рубашке, которая уже взмокла и начала темнеть. Говорят, что на работе пухлый меняет их каждые три часа, чтобы не вонять. Перед немцами неудобно будет, да и с должности главного прислужника и крысы могут погнать. — Погоди, друг!
Останавливаюсь и жду, пока он преодолеет последние ступеньки. Пацаны толкаются, обтекают меня, как вода огромный камень посреди речки. Никто не ругается, знают, что кое-кто может и в рыло дать.
— Что? — спрашиваю у куратора. — Как там тебя? Давай быстрее, говори, что надо, мне бы еще перекусить перед концлагерем.
— Не нужно так говорить, — он хлопает меня по плечу, оставляя на свежей футболке потный отпечаток. Ну вот. Стиралка тут тоже не резиновая, если что. — Люди дают тебе работу, платят хорошие деньги. В евро, между прочим, Мишаня.
Молчу, чтобы не нахамить.
— Где инвалид?
— Кто?
Он багровеет и кричит, чтобы «все быстрее просыпались, машина ждать не будет». Директор не любит, когда опаздывают, влепит штраф всем и ему тоже.
