Веревочная баллада. Великий Лис - Мария Гурова
Глава I. Мастер Барте
Несколько городов отменили выступления в последний момент. Цирк возвращал деньги за билеты и этим спасал свою репутацию. Конкуренты считали оплату за сорванные шоу не по вине циркачей невозвратной и сбегали, пока люди занимались более насущными делами, такими как спасение близких, домашнего скота и пожитков. Честность мастера Барте шла цирку в убыток. Но никто его за благородные поступки так и не упрекнул. Денег стало не хватать, и больше всех страдал бедняга Юрбен, который обожал своих подопечных животных, и, вместо того чтобы урезать их паек, досыпал недостаток в кормушки из своей тарелки, а сам жевал хлеб с подсахаренной водой.
Впрочем, и темные дни заканчиваются. Люди устали от непостоянства и паники, стали меньше тревожиться и не так бурно реагировать на ужасы войны. Время шло в ногу с солдатами, и с годами волнения выцветали, подобно полевой форме.
Вскоре выступление в Сантье прогремело так, что окупило все потери с лихвой. Публика до того соскучилась по зрелищам, подобным этому, что артисты дали несколько концертов днем на площади, а кукольный театр и вовсе не закрывался весь день. И все же мастер Барте, рассчитав всех и поздравив с хорошим уловом гонорара и аплодисментов, ближе к полуночи зашел в свой фургон хмурым и будто расстроенным. Оливье не решался докучать ему праздными вопросами, только помог разуться и принес масло для снятия грима. Мастер разомлел от сыновней заботы и пожаловался:
– Кукловоды халтурят. Ужасно! Так играть Солушку! Она же должна порхать – она девушка, влюбленная! А он водит ее как Марту: так бабисто, тьфу! – мастер подбоченился и изобразил разухабистую походку. – А Орсиньо? Ты это видел? Ты же смотрел. Он пылок, внезапен, размашист! То, сё, туда, сюда… Размазня! Меня аж трясет за моих малышей!.. За что им кривые руки бездарей?
Оливье суетился вокруг отца: подавал поздний ужин, отряхивал сюртук, прежде чем повесить в шкаф, нес вязаные теплые носки на ночь. Он смотрел все показы и тоже остался недоволен, но стеснялся высказывать отцу свое мнение. Хотя в толпе детей, из которой он наблюдал все спектакли, вряд ли нашлись бы искушенные ценители.
– И главное, как тромбон глухому: я говорю, они кивают, и тут же все по-старому… Загниваем. Какие звезды у меня были раньше… Где их сейчас взять? Сколько ни отправлял разведчиков в другие театры, цирки, на ярмарки – все одно, хал-ту-ра. На тебя надежда: думаю, может, хоть ты вырастешь и удивишь всех нас.
– Я очень постараюсь, отец, – пообещал Оливье, хотя совсем не знал, с чего начать. Мастер Барте ничему его толком еще не учил, кроме ведения счетов, организации шоу и режиссуры.
– Надо будет тобой заняться, – произнес мастер Барте, словно бы прочитав его мысли. – Вот Сола, например. Давай я тебе расскажу про Солу!
Подстегнутый чаяниями мастера Оливье осмелел и предложил:
– Да сколько раз уже говорили и про Солу, и про Орсиньо. Про всех. Расскажи не о куклах. Расскажи о людях. Ты твердишь мне: «Были звезды». Но я был мал или еще не родился, когда они блистали. Хочу узнать о них!
Его требование удивило мастера Барте, он даже остановил руку с заветренным бутербродом, ждавшим его на столе несколько часов, так он припозднился.
– А и правда, я тебе ничего не рассказывал о том, как мы наше дело зачинали, кто стоял у истоков… Как-то даже странно это, – задумчиво проговорил он.
– Ничего странного: мы с тобой спим по очереди. Я ночью, ты днем. Редкие часы, когда мы можем посидеть вдвоем, а ты не устал и не расстроен настолько, что только и можешь сотый раз заводить шарманку про свою Солу. И потом начинаешь сам храпеть в середине от скуки.
– Не попрекай меня усталостью, молодой человек! – пробурчал мастер Барте. – И не смей трогать Солу. Я сотворил ее по образу твоей матушки…
– Но она не мама, – вернул его в реальность Оливье. – Она очень красивая и талантливая кукла, которую ты обожаешь. Но она не моя мать, сколько ты ни клади ее рядом со мной, чтобы я не боялся засыпать один в фургоне. Я не хочу ругаться.
Редкий вечер покоя: они оба не спят и даже никуда не едут. Утром у них запланировано прощальное шоу. Будет непривычно засыпать в статичном фургоне, обычно его знатно потряхивает на проселочных дорогах. Мастер Барте услышал призыв сына и начал свой рассказ. Внимательный и пытливый Оливье запомнил его по-своему, иной раз упуская совсем неважные детали и превознося в кавычки искрометные цитаты. И вот что у него получилось…
Детище молодого Бартеломью Трувера зачиналось еще в семейном гнезде: он выстругал небольшую кукольную семью и пару раз в месяц давал представление для соседей и гостей дома. Куклы обрастали гардеробом, историями, утварью, домашними животными и новыми пейзажами. Тогда целому миру стало тесно в усадьбе, и Бартеломью отправился в столицу. Эскалотский институт драмы и комедии впервые запустил новаторский курс циркового дела. Площадное ремесло шло вразрез с закостенелым академизмом, но директор известного цирка, ушедший на пенсию с огромным состоянием, сколоченным под куполом шапито, настоял на своем эксперименте. Он взял Бартеломью и Ле Гри еще на первом этапе отбора. Там же эти двое познакомились с Юрбеном – талантливым юнцом, которого старый директор взял под крыло за несколько лет до ухода с арены. Юрбен находил подход к любому животному, словно знал язык любого из них. Он договаривался даже с теми, чей буйный нрав едва не отправлял их на скотобойню. Юрбен никогда не использовал силу и насилие, в его арсенале не было ни одного кнута, ни одного анкуса, ни одного строгого ошейника. И он ненавидел других дрессировщиков за любую неоправданную боль, причиненную живым существам. Бартеломью сразу нашел в нем родственную душу: в конце концов они оба разглядели личности в тех, кого прочие всегда считали обезличенными.
А Ле Гри был особенным даже в их уникальной компании. Он числился среди фокусников,
