Чувство ежа - Татьяна Юрьевна Богатырева
– Поклянешься не удерживать меня и не причинять вреда – отпущу.
И голос был странным. Виола помнила – приятный был голос, бархатный и глубокий. А сейчас звучал резко и пусто, как эхо в заброшенном доме.
– Если ты отпустишь ее прямо сейчас, живой, и поклянешься своей душой и жизнью никогда больше не трогать – сможешь уйти, – сказал отец; в его голосе слышались раскаты грома. – Тогда и я поклянусь, что ни я, ни мои вассалы не тронем тебя.
Вместо ответа сеньор Канова отрывисто засмеялся.
– Душой? Да запросто!.. – Смех резко перешел во всхлип, из стеклянных глаз потекли слезы. – Душой и жизнью, видит Господь, клянусь не причинять вреда твоей девчонке! Сдалась она мне! И да провалишься ты в ад…
Он толкнул безвольное тело прямо в руки отцу, отбросил обломки гитары и тенью вскочил на подоконник. И прыгнул – не вниз, а вверх, растворяясь в лунном свете.
И только тогда замок ожил. Разочарованно заскрипел дверьми, внизу, в парке, злобно завыли. Противно запищала сигнализация. Словно проснулась.
А на пороге возник старый Франсуа, виновато комкая колпак и искоса глядя на отца. Тяжело вздохнул.
– Что стоишь? Неси спирт и бинты, зови…
Отец не договорил – Франсуа уже исчез. И крылатая тень исчезла. Все стало как обычно, только свое тело Виола по-прежнему видела сверху и со стороны.
Но ведь она не умерла, нет? Иначе бы отец не требовал бинтов! Нет, ей слишком рано умирать, ей всего шестнадцать! Она вообще не хочет умирать!
– Все будет хорошо, моя девочка, – шепнул отец и поцеловал ее в висок.
А потом подошел к стене… Не к двери, а к стене, завешенной гобеленом с изображением умирающего Роланда, и шагнул в нее. В стену. Прямо в стену! И прошел, между прочим, насквозь, прямо в Виолину комнату! То есть с третьего этажа на второй, и в противоположное крыло замка!
Как в фильме «Чародеи» – они с мамой смотрели его каждый Новый год, даже если встречали его не в Москве.
– Мсье Жан, что случилось? – раздался взволнованный голос Рашель, домашнего доктора.
Она уже ждала в комнате, у свежей постели, и шагнула отцу навстречу, словно это нормально – выходить из стены, а не из двери.
И словно это нормально – ходить на хвосте. Рыбьем. И заплетать водоросли в косы.
Виола мысленно вздохнула, смирившись с очень, очень странными видениями. Просто это бред. От удара по голове бывает. Вот и Рауль просунул в дверь мохнатую морду, прижимает уши, словно он и не волк, а обычная дворняга. И на чистом французском виновато басит: «Не уследили, виноваты, примем любое наказание, мессир».
Кино! Вот и Франсуа в своем неизменном красном колпачке как-то подозрительно похож на домашнего эльфа Добби, так же горестно хлюпает носом, разве что головой об стенку не стучится. Только Дамблдора с совой не хватает[5].
А потом куда-то исчезла легкость, стало темно, и голова, кажется, раскололась на много-много кусочков, и каждый кусочек болел отдельно.
И совсем рядом кто-то звенел чем-то стеклянным и противно пахнущим. Доктор Рашель, наверное?
– У мадемуазель шок, мессир. Сотрясение легкое, рана неглубокая, но вот психическая травма…
– Мою дочь психическими травмами не взять. Не волнуйся, Рашель. Иди пока, успокой всех, скажи, что с девочкой все будет в порядке.
Послышались тихие легкие шаги, потом дверь закрылась. А на кровать к Виоле сели, погладили ее по руке. Вздохнули.
Очень хотелось сказать папе, что все уже хорошо, она жива и больше не будет связываться с маньяками и проклятыми экспонатами, но язык не слушался.
Ну и ладно, потом можно сказать, а пока – спать. Ночью надо спать. И проснуться в своей постели, забыв страшный сон про сеньора Канову как страшный сон…
Совсем уснуть Виоле помешал звук набираемого на мобильнике номера, а потом незнакомый женский голос из папиной трубки:
– Мсье Жан?
– Да, мадемуазель Феличе, это я, – тихо ответил отец.
– Неужели вы решились пригласить меня на ваш маленький праздник? – на том конце линии насмешливо хмыкнули.
– Праздник не состоится, так что я даже не прошу прощения за недостаток галантности.
– Ах уж эти французы… Переходите к делу, мсье Жан. Ни за что не поверю, что вы звоните мне через столько лет исключительно ради удовольствия слышать мой прекрасный голос.
– Вы, как всегда, образчик проницательности, мадемуазель Феличе. У меня к вам просьба. Очень серьезная просьба, и мне нужно обещание, что о ней никто не узнает.
На том конце линии помолчали несколько мгновений и совсем другим тоном ответили:
– Обещаю. И сделаю все, что в моих силах, мсье Жан.
Что дальше сказал отец, Виола уже не слышала – она все же уснула, и ей снился день рождения и самый лучший на свете подарок: гитара работы старого итальянского мастера.
Глава 1,
в которой дракон заходит на посадку перед школой, а мафия распределяет роли
Война началась ровно в девять утра первого сентября. Именно тогда десятому «А» и лично его величеству Дону объявили, что с первого курса высшей ступени их – элитный, гуманитарный класс! – объединяют с классом «Б». Спортивным. Пролетарским.
Не то чтобы Дон имел что-то против пролетариев – под его чутким руководством и пролетарий мог бы произойти в человека, но ведь это был класс поцанов![6]
Видимо, что-то такое особенное отразилось на его лице, потому что классная нахмурилась и окликнула:
– Господин Горский! – И ткнула указкой в сторону вождя пролетариата, Миши Поца. – Извольте поздороваться с однокурсниками!
Демонстративно посмотревшись в собственные зеркально-лаковые ботинки и понюхав розовый бутон в петлице, Дон со светской улыбочкой протянул руку Поцу. И тут же смерил его взглядом: начал с голубого берета на шатенистой, причесанной на прямой пробор башке, и закончил плохо почищенными армейскими берцами.
– Рад вас приветствовать в моем классе, господин Поц… э… Шпильман.
Поц гнусно ухмыльнулся и, бормоча что-то типа вежливое насчет «поглядим еще, чей класс», протянул граблю в ответ и сжал. Со всей дури. Грабля была мытая по случаю первого сентября, но с траурными каемками под ногтями и набитыми костяшками. Развлекался все лето, пролетарий.
Дон ухмыляться, тем более гнусно, не стал, невместно нашему величеству. И поцову граблю сжал несильно, но правильно – как Сенсей учил. Что, Поц, все еще думаешь, что художник – это сопля, которую можно и нужно намотать на гусеницы? Ну-ну.
Поц слегка сбледнул, что несомненно его украсило.
Дон улыбнулся:
– Надеюсь, мы будем жить
