Молчание Сабрины - Владимир Торин
Испугавшись уже второй раз за одну только эту поездку, Гуффин снова пошел на попятную – судя по всему, быть застреленным в грязном вонючем вагоне в его планы не входило:
– Э-э-э… ладно, мистер, – сказал он, – уж не обессудьте. Не хотел вас обидеть. Я давно не был в Саквояжне – уже забыл, как здесь любят встревать в чужие разговоры. Местным только дай повод – захотят обсудить с тобой политику, полицию, петицию, позицию и прочую «Констанцию». Какую еще «Констанцию»? Ну аудиодраму, которую крутят по радиофорам. В общем, прошу простить…
Незнакомец добродушно вернул курок на место и спрятал револьвер:
– Ну это вы уже перегнули. Шуты не извиняются, забыли?
– Эй, это моя фраза, мистер похититель чужих реплик! – возмущенно вскинулся Фортт. – В театре, знаете ли, таких не любят.
– О, так вы из театра? Небось, из «Эксклюзиона»?
Шуты, не сговариваясь, выдали:
– Фу-у-у!
А Гуффин добавил:
– Вы, видимо, хотели нас оскорбить? Чтобы мы играли в этом тошнотворном и гадком «Эксклюзионе»? Нет уж, ни за что!
– Прошу прощения… – Незнакомец примирительно поднял руки в черных перчатках. – И еще за то, что так бесцеремонно влез в вашу беседу. Хотя, признаюсь, она меня весьма заинтересовала. Куклы, ну вы понимаете… Говорите, вы давно не были в Тремпл-Толл, почтенный? Полагаю, у вас здесь какие-то дела… гм… связанные с театром?
– Мы ставим новую пьесу… – начал было Фортт, но Гуффин на него шикнул.
– Что за интерес такой? – осторожно спросил шут. – Наши дела вас не касаются.
– Разумеется. Это просто праздное любопытство, ну и профессиональный, так сказать, интерес.
– А какова, позвольте узнать, эта ваша профессия? – спросил Гуффин.
– В этом нет тайны, – ответил незнакомец. – Я – профессиональный…
Договорить ему не удалось. Трамвай дернулся, как летучая мышь, которой металлической трубой врезали в брюхо, и резко остановился. Половина пассажиров при этом едва не попадала, другая половина даже не проснулась. Кто-то воскликнул: «Эй, почему встали?! Уголь вышел?»
Дверь кабины со скрипом открылась, и на пороге возник тучный водитель в бордовой форме и в фуражке; на мундире слева висела бляха, на которой значились какие-то цифры и буквенное сочетание «хм».
Сабрина откуда-то знала, что «хм» – это сокращение от «худший маршрут». В действительности все так и было: трамвай задевал Старый центр лишь краешком, но при этом едва ли не четверть его маршрута пролегала через трущобы Фли, Блошиного района, – по сути, это и вовсе был единственный городской транспорт, который еще заезжал туда.
Трамвайщик стоял, чуть покачиваясь. Козырек его фуражки отбрасывал тень на лицо, отчего глаз было не видать. В руках он сжимал ключ для путей.
Какими-то дергаными, неестественными движениями толстяк дернул рычаг на панели у выхода, и передние двери со скрежетом раздвинулись. Покачиваясь, он спустился в темноту улицы, а затем раздался металлический лязг – перевели стрелку.
Вскоре трамвайщик вернулся в свою кабину. Двери закрылись, трамвай продолжил путь. Из рупоров вещателей раздался механический голос:
«Вагон маршрута “Почтовая площадь – Блошиный Район” в Блошиный район не идет – мост Ржавых Скрепок сломан. Вагон следует вдоль парка Элмз, идет на круг и возвращается в Старый центр».
– Проклятье! – выдохнул Фортт.
– Что такое? – спросил Гуффин. – Я прослушал…
– Единственный мост через канал сломан, – пояснил Фортт. – Мы не вернемся в «Балаганчик» к указанному времени. Брекенбок будет в ярости.
До Сабрины донесся едва слышный скрип – это карандаш скрипел по листку блокнота в руках у незнакомца. Сабрина не видела, что он пишет. Как бы она испугалась, если бы узнала, что он выводит в блокноте: «Балаганчик… Брекенбок».
– Ох и устроит же он нам разнос, – продолжал сокрушаться Фортт. – И еще неизвестно как он отреагирует на эту куклу. С него станется сказать: «Эй вы, Пустое Место и Манера Улыбаться! Где мои две сотни фунтов? Зачем мне какое-то рыжее полено? Вы забрали куклу без спроса, то есть похитили, а флики и так за мной пристально наблюдают – не хватало еще из-за нее попасть в неприятности!»
– И что ты предлагаешь? Отправиться обратно и снова усадить куклу на ее стульчик в лавке? – Гуффин, казалось, уже устал спорить. – Мы должны были вернуться в «Балаганчик» не позднее шести. Если бы проклятый трамвай не собрался сворачивать, то мы бы успели вовремя. Мы тут не виноваты.
– То, что это не наша вина, не помешает Брекенбоку нас наказать… – хмуро сказал Фортт.
– Не переживай: я знаю, как нам перебраться через канал, – уверил его Гуффин. – У меня есть один… гхм… хороший знакомый, и он нам поможет. Надеюсь. Только бы вспомнить его имя и где он живет. И не волнуйся из-за куклы… Когда мы доставим ее Брекенбоку, мы, считай, свое дело сделали. Как говорил мой сержант на войне: «Не стоит переживать раньше времени, червяк! Не пытайся быть быстрее пули».
– Но ты ведь никогда не был на войне и не знаком с сержантами!
– Зато я прекрасно разбираюсь в переживаниях, – пробормотал Гуффин задумчиво, словно погрузившись в воспоминания.
Шуты замолчали: несмотря на слова Гуффина, оба явно переживали из-за опоздания. Незнакомец что-то строчил у себя в блокноте. Дописав, он спрятал огрызок карандаша в портсигар, и тот добавился к нескольким папиреткам с витиеватой надписью на каждой: «Осенний табак».
А трамвай, словно игрушка на ниточке, тем временем полз по рельсам вдоль парка Элмз. За его рычагами сидел толстяк в бордовой форме – он отрывистыми, ломаными движениями управлял тягой и торможением, незряче уставившись в огромное окно с треснутым стеклом. На его жетоне, прицепленной к мундиру, значилось: «432-хм», что напоминало вовсе не номер, а будто бы оканчивающийся обратный отсчет и чью-то зловещую усмешку.
Глава 4. Продавец воздушных шаров.
Кукла тряслась в мешке. На этот раз не от страха – просто сам мешок трясся. А все из-за того, что кое-кто постоянно спотыкался.
Пустое Место и Манера Улыбаться брели по
