Веревочная баллада. Великий Лис - Мария Гурова
Желтоватые зубы Мытаря вцепились в окорок и оторвали мясо от кости. Возраст главаря было сложно определить: выглядел он плохо. Усталый взгляд, дряблая и морщинистая кожа покрыта седой щетиной на скулах и подбородке. Глаза серые, почти прозрачные, и темно-пыльные, сальные, спутанные патлы до плеч. Сложно было сказать, кто одарил его волосы столь грязным цветом: природа, время или образ жизни. Оливье подумалось, что под широкополой потрепанной шляпой Мытаря он нашел бы залысины. Оли дал бы ему лет сорок. Но фигура заставляла сомневаться: бандит был высок, хорошо сложен и крепок. Его большие ладони собрали на себе много мозолей и грязи. Едва прожевав, Мытарь заговорил:
– Ты прости, парень, что тебя мои ребята отделали. У них приказ был, а ты заартачился, – указал он на него окороком. – Я ж не убивец какой, чтобы мне это все радость приносило.
Непреклонный взгляд Оливье говорил, что он ему не верит. Мытарь недовольно обнажил зубы, стараясь вытолкнуть языком застрявшие мясные волокна.
– Смотришь, как собака цепная. Мне про тебя сказали, что ты мягкотелый будешь, а оно вон как… – Мытарь втянул носом вечерний воздух и перевел взгляд на Розину. – Подруга твоя аль сестренка? Хотя не похожи вы совсем. Значит, подруга. Не бойся за девку: не трону. Я детей не трогаю.
– Тогда что мы здесь делаем? – спросил Оли, наконец подавший почти пропавший голос.
– А я думал, малец онемел от удара, – неприятно протянул один из членов банды, но Мытарь бросил на него убийственный взгляд.
– Тебя не спросил, что ты думал, – с укором проскрежетал он. – Масла еще принеси. И хлеб. Ты послушай меня, Оливье, я тебе сейчас расскажу. У меня от союзников секретов нет.
Бандит подал ему хлеб с маслом, а Мытарь указал на бутерброд.
– Поел бы ты.
– А мы – союзники?
– Я надеюсь, что будем.
– Тогда ты не с того начал, – поморщился Оливье, усаживаясь.
Он постарался сесть ближе к Мытарю, якобы для разговора, но между ним и Розиной. Оли взял хлеб, надкусил его, прожевал, а когда проглотил, выждал еще и протянул свой кусок Розине.
– Осторожный какой! – хмыкнул Мытарь. – Может, оно и верно. Времена такие, что надо осторожничать. Тебе, я знаю, наши идеи не чужды, ты как-то был ими увлечен, но струхнул.
– Не понравилось воплощение, – мрачно бросил Оливье, не сводя с него пристального взгляда.
– Понимаю, это характер нужен, сейчас не до полумер. Меня как только не называли: и Палач, и Мытарь, – пропаганда поганая постаралась. Я уже и имя свое забыл. Только это ж все ремесла, они мне не для блажи, а для дела. Я к тебе как раз за этим, – он чуть склонился к Оли. – Я разнюхал про фокусы твои и отцовские. Все никак разобраться не мог, кто из вас оживляет… Теперь знаю, что ты. Да не напрягайся. Я вот еще что узнал: война у нас долго идет, и война стра-ашная, такой на людской памяти не было. Я ж чего хочу? Остановить ее, да и только. Они ж нас не слышат – кричи, бастуй, бомбы кидай – мало им. Они про меня говорят: радикал. Вот такой вот я.
– По-моему, не самая дальновидная затея останавливать одну войну другой. Ты вынуждаешь нашу армию сражаться на два фронта. Это уже не революция, это гражданская война. – Оливье впервые с кем-то говорил так серьезно о большой политике, даже с мастером Барте не приходилось обсудить. – Я – против.
– Я тоже был против, Оливье, я тоже. Но я не между миром и войной выбирал, а между бойней и партизанщиной, которая ее остановит. Я и все мои ребята, мы ж тут не от скуки собрались. Тебе вот сколько? Пятнадцать, четырнадцать? А к нам девять лет назад пришли, к зеленым, бумажку какую-то перед всей деревней прочитали и велели вещи собирать – в армию, значит, ехать. И вот мы с тех пор на фронте, только свой выбрали. Нас таких – по городам, по деревням, по лесам – знаешь, сколько шарахается? И силенок бы нам хватило, только каждый сам по себе: объединяться не хотят. Большая часть так вообще сопляки беззубые! Ты ж послушай, я ж способ нашел все прекратить, – заговорил он, как показалось Оли, вдумчиво и искренне. – Я все думал, что это суеверия какие-то, такие ветхие, что и бабка моя не припомнила бы. А потом про ваш цирк прознал. Следил и нашел, что искал, нашел: не безумец я, а внимательный! Война эта – Великая. О ней в сказках предсказали, видать, такие же гадальцы, как твой этот Ле Гри. И напророчили, что можно в крови захлебнуться, а она все не закончится, пока герой не проснется.
За спиной трещали поленья в костре, его жар обдавал спину Оливье, словно кутая мальчика в обжигающий плед. Зато от контраста температур нос, пальцы ног и руки околели. Он взглянул на Розину, девочка навострила уши, когда Мытарь заговорил о сказках. А он продолжил:
– Есть, значится, король, самый первый, который был в Эскалоте. Эльфред Великий, слыхал, да? Ты ж ученый, небось. Вот говорится, значит, что он не умер, а уснул. И спать будет, пока земля кровью не покроется и его не придет будить эскалотец. Дескать, он не сам встанет и пойдет, там же не осталось ничего, чему идти, это ж когда было, а человек живой его в свое тело пустит, как ты жизнь в кукол засовываешь. И неизвестно, где он спит, мест много, искать можно вечно. Но провести такую операцию может только один человек специальный – жрецом зовется. Он вот должен уметь… ну как ты вот умеешь, вот так уметь должен. И когда придет этот герой, то мир настанет, Эскалот зацветет, власть к истинному королю вернется. Вот чего я тебя притащил, одного, от отца отдельно. Ты мне нужен, и тебе решать, ты
