Участковый - Павел Барчук
— Эх, Валентина… — Выдал, наконец, дворник. — Мы ведь с тобой в одной школе учились. За соседними партами сидели. А ты на меня теперь напраслину возводишь. Высоко взлетела, да? В Райсовет метишь. Позабыла тех, с кем ползала?
— Ну-ну-ну! Попрошу! — Валентина Семеновна шагнула к дворнику, вскинула руку и несколько раз помахала прямо перед его носом указательным пальцем. — Я с вами, Михаил Степаныч, нигде не ползала! Там, где вы ползали, меня быть точно не могло!
— Да⁈ — Дворник перехватил метлу и стукнул ею об асфальт. — Ну и что⁈ Это не повод бежать сразу участковому на мою работу жаловаться.
— Простите… — Я тактично оттеснил плечом Валентину, которая как раз набрала воздуха в грудь, собираясь ответить бывшему однокласснику. — Речь шла совсем не о вас, Михаил Степанович. Можете спокойно заниматься своим делом. У нас разговор другого плана.
— Да⁈ — Дворник посветлел лицом, шагнул ко мне, схватил мою руку и несколько раз энергично ее тряхнул. — Спасибо, товарищ милиционер. Спасибо! А то ходют тут всякие… Клевещут! Забыла наша Валентина, как бегала по этому двору, сопля соплёй.
Он бросил в сторону Зайцевой мрачный взгляд, потом кивнул нам с Семеновыми, прощаясь, и двинулся обратно во двор.
— Спасибо, товарищ Зайцева, за информацию о третьей квартире. — Я переключился на Валентину. Пора было избавиться от ее присутствия. — Спасибо за своевременный сигнал! Обязательно проведу беседу.
— Вот и прекрасно! — Зайцева просияла. — Всегда рада помочь милиции! Если что, проживаю в квартире номер двенадцать, в том же восьмедесят шестом доме. Доброго дня!
Она посмотрела на Семёнова, поморщилась, будто один только вид старлея вызывал у нее приступ зубной боли, затем гордо вскинула подбородок и удалилась.
— Ну, вот, — вздохнул Семёнов, когда Зайцева скрылась из виду. — Поздравляю. Ты обрел друга и помощника. А еще — головную боль. Очень энергичная женщина. Глядя на Зайцеву, я понимаю, почему большинство преступлений случаются на бытовой почве. Какое же терпение у ее мужа… Иной раз за пьянку ему вычитываю, а у самого душа переворачивается. Как с такой-то женой не пить? А теперь пошли, пора приступать к практике. Проведаем некоторых граждан. Они у меня еще на вчера были запланированы, но там более важные дела возникли.
Первый визит оказался вполне предсказуемым для работы участкового. Объектом нашего интереса был мужичок из списка «профилактических» под буквой «А». Местный алкоголик по фамилии Орлов.
Выглядел он как классический «Лёлик» образца 1980-х. Я, честно говоря, при плохом освещении даже мог бы их перепутать. Имею в виду гражданина Орлова и Лёню Петренко. Прямо как братья, честное слово.
Если бы я лично не знал батюшку Лёлика, заподозрил бы неладное. А я Петренко-старшего не просто знал, я его, собственно говоря, на путь исправления подтолкнул. Правда путь долгий вышел, через Магадан. Но зато человек одумался. Пять лет отсидел, как шелковый вернулся.
В общем, Орлов и Лёлик родственных связей иметь не могли, но при этом, когда я смотрел на Орлова, хоть убейся видел Лёню Петренко. К тому же, Орлов выглядел таким же неухоженным и так же дурно припахивал.
Встретил он нас в подъезде. Сидел на лестничной клетке, притулившись к стенке, с бутылкой портвейна «Агдам» в обнимку.
Беседа вышла короткой и душевной, потому что из нас троих беседовать могли только я и Семёнов. Орлов еле ворочал языком.
Он вообще выглядел немного пришибленным, словно ему на голову упал кирпич. Пока Семенов что-то пытался пояснить, Орлов громко и неудержимо икал, глаза его съезжались в кучу, лицо теряло осмысленное выражение, потом глаза медленно разъезжались, но дурное выражение с лица не сходило.
Он был безбожно пьян, но в той стадии опьянения, которая никому не приносит вреда. Тихий, спокойный, просто сидел в подъезде возле собственной двери и отчего-то не торопился заходить внутрь.
— Орлов, в бок тебе вещдок! Опять нарушаем? — строго начал Семёнов.
— Товарищ участковый, да я вот… с горя, — Орлов мутно взглянул на нас. — Жена ушла.
— Она у тебя каждый день уходит, — ответил Семёнов. — И каждый день возвращается. Кроме субботы и воскресенья. Потому что она, Орлов, в отличие от тебя, работает! На мясокомбинате. Иди домой, проспись. А то до вытрезвителя довезу. Безвозмездно, то есть даром.
Орлов что-то пробормотал, медленно поднялся по стеночке и, пошатываясь, поплелся в свою квартиру.
— Так… Ладно. К этому завтра зайдешь. Поговоришь с ним, сделаешь последнее предупреждение. Спивается мужик. Жалко. — Резюмировал итог нашего посещения Семёнов. — Идем, еще одного проведаем. В соседнем подъезде живет.
Второй визит состоялся к тунеядцу. Это был молодой парень, Павел, лет двадцати. Он лежал на кровати в неприбранной комнате и читал потрепанный томик Стругацких. На столе — пустая банка от тушенки и окурки, на лице — глубокие размышления о судьбе человечества.
В квартиру нас впустила бабуля, которая, так понимаю, тащила этого оглоеда на своей шее.
— Виктор Николаевич, Павлик у нас всегда был очень ранимой натурой. Понимаете? Вы же все знаете. Мать его с утра до ночи в школе пропадает. Учителя, они ведь то с детьми, то тетрадки проверяют. А Наталья вообще две смены взяла. Отца нет… — бубнила старушка, нарезая круги рядом с Семёновым.
Однако старлей, не дав ей разойтись по полной, нежно приобнял бабулю за плечи и тактично выставил из комнаты.
— Разберемся, Анна Петровна, — коротко бросил он, закрывая дверь в спальню.
Едва мы успели пристроится на две табуретки возле дивана, где царственно возлежал Павлик, дверь снова приоткрылась, и в щель просунулась бабуля с двумя чайными чашками в руках
— Виктор Николаевич, может, хотя бы чайку? Только что заварила. С печеньем. Вы уж не обессудьте. Угостить больше нечем. Откуда ж мне было знать, что вас черти именно сегодня приволокут.
— А когда же нам было приволакиваться, Анна Петровна? Я к вашему Павлику и без того каждую неделю, как по расписанию хожу. — Семенов поднялся со стула, подошел к двери и тихонечко подтолкнул бабулю в сторону коридора. — Спасибо, обойдёмся без чаю.
Выпроводив старушку, старлей снова устроился на табурете и начал свою обличительную речь. Я сидел молча, наблюдал за процессом воспитания.
Павлик не спорил, не сопротивлялся педагогическому таланту Семёнова. Он вёл себя гораздо хуже. Просто смотрел на
