Северная страна - Алиса Гурбанов
Я вдруг почувствовала всю боль от таких объятий, а она снова начала курить.
6
Я предложила прогуляться, она отказалась. Парк находился в десяти минутах ходьбы от ее квартиры. Он был большим, пустым и голым. На дворе был апрель, но на деревьях не было ни почек, ни намека на их скорое появление. Весна была только на календаре, висевшем на стене ее основной комнаты.
В то утро она рассказала мне про свое детство, про родителей, про город в котором родилась. В тот день я поняла, почему мы с ней встретились. Почему ей было так легко открыть мне дверь, а мне переступить порог.
– Знаешь, я наконец-то поняла правила игры, в которую была вынуждена играть на протяжении многих лет. Я попала в эту игру совершенно случайно, словно это было в один из первых дней школьных каникул.
Я сидела за столом, завтракала бутербродами, и беззаботно смотрела на мир. В то утро я всей грудью вдыхала свежий прохладный воздух, заполнявший кухню через открытую форточку. За окном росло дерево (с штучками похожими на сережки, название которых я не знаю), оно защищало наш палисадник от знойного летнего солнца. Во дворе сосед развешивал белье на веревку, заранее натянутую между двумя старыми качелями. Помешивая сахар в кружке с черным чаем, я думала о предстоящем дне, думала о том, что вечером мне не нужно будет делать уроки. Я представляла, как буду играть с ребятами в футбол до темноты, до самой ночи. А когда мяч совсем не будет видно, мы все равно будем играть, до тех пор, пока кого-нибудь из нас не позовут домой. Наступало время летних каникул. Наши команды становились больше, играть в игры становилось интереснее.
В то утро меня охватило радостное предвкушение и сердце мигом забилось сильнее. В то лето я могла не просто оставаться дома одна, я могла выходить на улицу, когда никого не будет дома. А это значило, что мне стали доверять, а это значит, что я стала взрослой. Теперь я могла носить ключ на резинке, повесив его на шею, и спрятав за футболку. А это значило, что можно будет забегать домой попить воды и давать попить друзьям, без страха, что загонят на обед или по другой дурацкой причине, придуманной взрослыми.
По радио, стоящем на холодильнике позади меня, уже привычный голос ведущей передавал гороскоп на сегодняшний день. «И кто ж верит в эту чушь?» – усмехнулась я и заметила друзей, собиравшихся у соседнего подъезда. Наспех закинув в раковину посуду, я схватила любимую куртку и бросив мельком: «Деда, не теряй, я во двор», пулей вылетела из квартиры. Я боялась, что не успею, что друзья уйдут играть без меня. Я торопилась, перепрыгивала через одну ступеньку, но как только открылась дверь подъезда, меня неожиданно сбил с ног сильный ветер. Он появился из неоткуда. Он поднял меня и стал уносить.
Уже в воздухе, я посмотрела на своих друзей, стоящих у игровой площадки, на деда, идущего за утренним выпуском газеты, и поняла, что вижу их в последний раз. Для меня начиналась другая игра. Игра под названием жизнь. Жизнь чужая не моя. Жизнь, в которой моей осталась только любимая куртка.
* * *
Я дослушала рассказ Эстер, и задумалась. А когда интересно мы начинаем взрослеть. Много ли на свете детей, которые с самого детства ведут взрослую жизнь, может и не осознанную? Сколько осталось взрослых, осознанно пытающихся остаться детьми? Эти вопросы, как и многие другие, обычно оставались в моей голове без ответа. Эстер сидела напротив, подперев рукой подборок и молчаливо наблюдала за монологом происходящим у меня в голове. На столе лежали еще теплые кокосовые печенья, а в кружках неторопливо остывал крепкий красный чай. Мы выкурили по две сигарете и ближе к полудню я сказала, что мне надо идти.
На центральной улице, проходя мимо одной из витрин, я заметила, что сегодня на мне плащ, которому уже целых десять лет. Еще через пару кварталов мимо меня прошла женщина в похожем плаще, и я снова задумалась. Интересно, а когда мы переходим в это состояние взрослости, при котором начинаем носить вещи десятилетиями?
В клинике у одного моего знакомого была рубашка, которой было лет пятнадцать. Он был к ней жутко привязан, хоть и носил ее не регулярно. Она была частью его жизни, словно молчаливый свидетелей всех его успехов и падений на долгом пути становления – от подростка до взрослого мужчины.
– Интересно в какой момент вещи становятся нашими друзьями и членами семьи. Возможно все дело в том, какие чувства мы испытываем, надевая их с утра и смотря на себя в отражение?
– Возможно, – улыбаясь ответило мое отражение.
7
В понедельник курьер привез Эстер кофеварку. Она позвала меня к себе и стала рассуждать о смерти.
– Было ли тебе так страшно за жизнь человека, что казалось ещё мгновение и у тебя остановиться сердце. Так страшно за кого-то, что тебе хочется выстроить барьер между вами, чтобы меньше любить, меньше чувствовать, меньше бояться. – она расхаживала по кухне в ожидании кофе, теребила волосы и курила одну за одной.
Знаешь, этот страх буквально сжирает меня изнутри, как живущий в организме невидимый червь, он не уловим, но отлично чувствуется. Знаешь, первый год после случившегося страх и последующие за ним спазмы преследовали меня повсюду, я чувствовала их и днем, и ночью. Со временем они стали приходить только по ночам, навещая меня регулярно словно мои умершие родственники. Я вроде вернулась в прежний мир, но по-старому жить уже не в состоянии. Я вижу реальность через искаженную призму происшедшего, словно одела очки, выписанные не мне.
– А может это ты сама принесла страх в свою жизнь и носишься с ним как с дорогой, но неподходящей к твоему наряду сумкой? – спросила я ее, допивая третью чашечку свежезаваренного кофе. – Может надо было просто посмотреть, но не забрать с собой.
– Может, – нехотя ответила Эстер, явно не соглашаясь с вышесказанным. – Я имею в виду, что у страха много разных сумок. Понимаешь? Он коварно расставляет их на витринах и ждет, когда кто-нибудь выберет одну. Возможно,
