Спасти Ивановку - Вера Лондоковская
1857 год
В том же месяце, в июле, наконец, вошли в самое узкое место Амура, где один берег занимала китайская деревня Сахалянь, а на другом берегу вовсю шло строительство и обустройство нового русского города.
Спиридон еле успел к построению сотни на берегу. Все оставшиеся дни плавания он так и провел на пароходе Кузнецова. То его не пускали из-за тифа, которым заболели на барже несколько человек, потом случился шторм, и лодку опасно стало спускать на воду. С борта парохода видно было, как в тайге от ветра падают деревья.
Но он не унывал, помогал Вацлаву и Беате по хозяйству, вечерами сидел в столовой, с удовольствием слушая рассказы Кузнецова об Иркутске — о его семье, о дочерях, которые уже выезжали в свет на балы и другие мероприятия, о старшем сыне, который весь в отца: и дела ведет не хуже, и соображает быстро, и невесту взял с хорошим приданым, не дурак, в общем.
Построившись на склоне реки и слушая указания сотника, казаки с интересом наблюдали за жизнью на противоположном берегу. И почему их строения так чудно называют — фанзы? Обыкновенные избы, как и везде. Прямоугольные деревянные строения с дверями, с окнами, с соломенной или черепичной крышей.
Удивляли люди, они были совершенно другие внешне, да и поведением отличались от русских. Живые, непосредственные, наивно доброжелательные, они резвились на своем берегу, рассматривая диковинные для них баржи и пароходы, русских людей в военной форме. Некоторые пытались привлечь к себе внимание, помахать рукой, что-то крикнуть, хотя услышать их с того берега не представлялось возможным. Женщины, стиравшие белье в реке, выпрямлялись и приветливо махали стиранными вещами. Молодые девушки улыбались и прыгали на желтом песке.
— Приятное у нас соседство, — переговаривались казаки, — говорят, китайцы много чего умеют, вот будут снабжать нас всякими вещами нужными.
— А еще работать у нас будут по найму.
— А я бы замутил с китаяночкой, — оживился Жернаков, и даже вечно кислое выражение лица у него сменилось на мечтательное.
— Ой, а может, они у нас дом удовольствий откроют, — размечтался кто-то в строю.
Настроение у всех стало решительно приподнятым. Конечно, никто не ожидал и не боялся, что аборигены начнут враждовать с русскими, но все же гораздо приятнее теплый прием, нежели холодное недовольство.
Неподалеку от берега через каждые сто шагов уже стояли железные смотровые вышки, были построены кирпичные просторные казармы. А за ними ровными рядами стояли вполне пригодные для жилья деревянные избы с участками для разведения огородов и хозяйства. И все это успели построить казаки из первой сотни, прибывшей в эти края год назад.
Вновь прибывшим, а их было около пяти сотен, предстояло построить новые укрепления и постройки для войска и много разных домов и построек для людей, которые начнут массово переселяться сюда через год.
Спиридон прошлепал по песку к берегу, с наслаждением стянул с себя гимнастерку, собираясь пойти искупаться.
— Курилов! — услышал он позади голос Кантемирова. — Ты завтра дежуришь в казарме.
Урядник побежал дальше по своим делам. Женщина, стиравшая что-то в реке неподалеку, вдруг поднялась и подошла к Спиридону.
— Так ты Курилов?
Он взглянул на нее сверху вниз. Видно, что женщина не так уж молода, но красива просто необыкновенно. Абсолютно белая ровная кожа лица, почему-то не тронутая нестерпимым летним зноем, волосы не то, что бы белые, но какого-то необыкновенного оттенка, ни разу таких не встречал. И глаза, темные, огромные, бездонные, подчеркнутые по верхнему веку темно-синей тонкой полосочкой, смотрели на него с явным восхищением и даже обожанием.
«Неужели и эта уже успела влюбиться?» — подумал Спиридон привычно. Но нет, во взгляде не было обычного интереса девушки к парню, это было что-то другое, невероятно глубокое и сильное. Взгляд был наполнен любовью, он будто выражал чувства странника, наконец-то вернувшегося на родную землю и встретившего родных людей после долгой разлуки. И Спиридон вдруг ощутил, что да, это родной ему человек.
— Да, я Курилов Спиридон Григорьевич, - выговорил он.
Женщина (это была Ирина Игоревна) в ответ попыталась улыбнуться, но не смогла.
— Я твоя родственница, — она провела рукой по лицу, чтобы успокоиться.
Да, ради такого стоило лететь и по асфальту, и над непролазной тайгой, над пространством и даже временем!
— Родственница! — ахнул Спиридон. — А я чувствую что-то родное, у меня аж грудь сдавило! Вот он, вечный зов, зов крови!
«Он даже не спросил, через кого я ему родственница, — с удивлением констатировала Ирина Игоревна, — просто поверил своим чувствам. Говорят же, что внуков любят больше детей, а я ему… Боже, пра-пра-правнучка!»
— А через кого мы родственники? — словно в ответ на ее мысли задал вопрос Спиридон.
— Через отца твоего, он ведь тоже Курилов?
— Конечно.
— Моего папу звали Игорем, а его мать — Любовь Тимофеевна.
— Не слыхал про таких, но так-то родни у нас много, в каждой семье по десять детей примерно, и любой родне мы всегда рады. Ты как здесь устроилась, где живешь? Могу устроить в дом купца Кузнецова, там и работа найдется.
— Нет, не надо пока, мне Травин отдельное помещение выделил в казармах, обедаю вместе с ребятами. А школу как построят, буду учительницей работать. Так что у меня здесь все хорошо. Скажи, а ты знаешь, кем были наши предки?
— Да такими же казаками, только Сибирскими. Потом перевели в Забайкалье, приписали к Забайкальскому войску…
Забыв про стирку и другие дела, они не спеша шли вдоль берега Амура. Жара стояла беспощадная, но вот с реки начинал дуть живительный ветерок, и казалось, что и вековые сосны, плотными рядами стоящие за казармами, приветливо машущие своими раскидистыми ветвями, и тополя, и даже трава навевают прохладу. Жара в такие минуты отступала, запах сосен и речной воды смешивался, и хотелось дальше бродить, разговаривать, радоваться прекрасному дню.
— Для казака ведь главное что? — рассуждал Спиридон. — В седле быть легким и быстрым, да с шашкой легко управляться. Ох и скучаю же я по своему Орлику!
— Конь
