Князь Рысев 2 - Евгений Лисицин

Князь Рысев 2

Глава 1

Внутри было все воистину по-царски.

Офицерский корпус встретил нас роскошным убранством величественных залов. Над нашими головами возвышались громады хрустальных люстр, под ногами лежал мягкий ворс начищенных до блеска ковров. Молоденькие горничные, еще со вчерашнего вечера наводившие марафет для наших глаз, стыдливо прятали взор, но то и дело бросали на нас изучающие взгляды.

Будто заранее выбирали себе женихов.

Выбрать и правда было из кого. Вчерашние мальчишки, сегодняшние юнцы мнили себя уже настоящими мужчинами. У меня в глазах рябило от обилия белых кителей и блеска туфель. Я был одет в точно такие же одеяния, что и остальные — мне вспомнилось, как Ибрагим с понурыми, уставшими глазами принес мне кадетскую форму. Где он ее взял и каких это стоило усилий, оставалось только догадываться.

Инквизатории тоже решили посетить столь торжественное событие и мрачными фигурами, словно мыши, жались по углам. Раскидистые мантии, скрывающие лицо капюшоны, таинственный вид; уж не знаю, для чего их позвали. Предотвращать какие-то магические преступления или же наоборот — красиво смотреться на нашем фоне?

Не желая отставать от них ни на шаг, Белые Свистки старательно и на глаз выискивали закравшегося в ряды благородных вора, убийцу, ну или, на самый уж крайний случай, мародера.

К их позору, а может, и вящей радости, тут такими и не пахло.

Вышагивавший перед нами старикан был круглолиц, усат, смотрел на нас холодным, изучающим взглядом серых глаз. Грудь хвасталась обилием орденов и медалей за подвиги, не боевое же брюшко, вываливающееся из-под ремня, говорило лишь о том, что все они в прошлом. Старик хромал на левую ногу, то и дело болезненно опираясь на трость, а я спрятал за белизной своей перчатки улыбку. Не иначе, как однажды и этого бедолагу вела дорога приключений, но потом ему попала стрела в колено…

Он горазд был на хитромудрые имена. Зычным, хорошо поставленным офицерским голосом он звал нас то надеждой страны, то цветом Российской Империи.

Надежда страны и цвет Российской Империи пучили глаза, важно дули щеки и совсем уж как-то по детски хмурили брови в тщетных надеждах казаться страшнее, чем они есть на самом деле.

Старика звали Григорием Николаевичем. Попытался прочесть его ясночтением, но то решило, что фига — лучшая для меня информация. Будто поняв, что я пытаюсь его прочесть, он остановил взгляд на мне, по-отечески улыбнулся. Мне казалось, что еще чуть-чуть — и он назидательно погрозит мне пальцем, но старик сдержался.

Николаевич был здесь главным в чине инфантер-генерала. Представляясь, он вздыхал, будто уходя в юность своих лет и гущу былых сражений. А жестокая реальность снова вырывала его из самого жаркого боя в душную комнатушку перед сотней-другой разодетых по последней моде оболтусов.

Он нещадно врал, и я это чуял. В нас он видел не будущих бойцов, а слепых, словно котята, мальчишек, не способных отыскать соперника даже у себя под носом.

Кашлянув, генерал велел оставить все смешки, пошутеечки и прочее за стенами его офицерского корпуса. Страна дает нам приют, знания, помогает развить умения. Кров и стол — все, что нужно настоящему солдату и сыну своей страны. Все остальное должно сгинуть в бездне будней и серости быта.

— Там! — Он указывал на резные двери, сквозь которые мы вошли меньше часа назад. — Там оставьте все. Невзгоды, дрязги, передряги, мальчишеские ссоры. Потому что здесь есть место только воинскому братству, настоящей мужской дружбе и взаимовыручке.

Наверное, говори это кто другой и другим голосом, это вызвало бы у меня ухмылку. Над Николаевичем же смеяться как раз-таки не хотелось. Под мощью его голоса хотелось вскочить, вытянуться в струну, отдать честь; и лишь мудрость, что к пустой голове руку не прикладывают, не давала мне наделать глупостей.

Другие разделяли мои чувства. Я видел, как нахмурился Леня Дельвиг. Толстяк, казалось, весь обратился в слух и разве что не руками ловил каждое слово старшего офицера. Евгений постыдным образом разинул рот — вероятно, в иной ситуации бы над ним подшутили.

Здесь же, под взглядом старика, не осмелился никто.

Он распинался перед нами немногословно, скупо и будто желал как можно скорее сгинуть прочь от наших любопытных взглядов. Или назойливых — старик явно желал уединения. По его словам, нам вскоре должны были выдать ключи от будущих комнат. Те, кто желает, могут на выходные отправляться домой, остальные призваны были ютиться в личных покоях. Завтрак сразу же после общего подъема, обед в три, ужин в семь. При упоминании последних у меня неприятно засосало под ложечкой. Со вчерашнего дня я успел сунуть в рот разве что некое подобие бутерброда да половинку яблока. Невесть откуда вытащившая их Алиска разделила со мной нехитрую снедь, Кондратьевич же лишь махнул рукой — сказал, что не хлебом единым сыт человек и что он потом найдет.

Я старательно гнал из головы мысли о чем-нибудь сочном и непременно вкусном, стараясь слушать, что говорят.

Николаевич всем своим видом давал понять, что повторять дважды не будет.

Занятия должны были начаться вот уже прямо с завтрашнего дня. Пока только первичные, с пояснениями, с выдачей учебников и прочего. Я закусил губу, слушая, как во мне потешается самый настоящий сарказм. Не унимаясь, он то и дело вопрошал: «Это, значит, ради этого ты спускался в ад? Ради этого едва ли не зубами держался за свою «лакмусовую бумажку» с подтверждением рода?» Стоил ли лежащий перед мной гранит науки того, чтобы за него убивать кучу людей, гнаться за ними на автомобиле, едва ли не обречь себя на участь хуже смерти? Вспомнилось проклятие Франца — вот уж, воистину, участь так участь.

Я вздрогнул от одного только воспоминания, как темный чародей съежился, резко теряя в размерах и плотности. Несчастный высыхал, увядал, обращаясь из человека лишь в какую-то помесь кожи, разинутого рта, глаз, нелепо торчащего носа и…

Мне ткнули в бок и, судя по всему, уже не первый раз. Я качнул головой, прогоняя наваждение.

— Федя, ты что? Оглох?

Дельвиг шипел мне на ухо не хуже змеи, не оставляя надежд вырвать меня из раздумий. Я вдруг захотел укусить самого себя за локоть — взгляды окружающих были прикованы ко мне. Надо отдать себе должное: я упорен. Только что ведь раздумывал над тем, что лучше слушать генерала, не упуская