Фурии принцепса - Джим Батчер
– Владетельная госпожа?
– Да?
– Минуту разговора наедине?
Исана вздернула брови, однако кивнула.
– Госпожа Пласида, Арарис, пожалуйста, оставьте нас на минуту.
Оба послушно отошли к стоявшим поодаль лошадям. Это нельзя было назвать уединением, но большего негде было взять среди готовящегося к выдвижению войска.
– Вы так и не спросили, – без предисловий начал Раукус. – Так и не спросили, почему я приказал двинуть свои легионы на юг. Почему ради вашего слова рискнул безопасностью своих людей. Вы, едва поднявшись с постели, потребовали коня и для себя.
– Вежливо, – напомнила Исана. – Вежливо потребовала. Я точно помню, что сказала «пожалуйста!».
Раукус блеснул зубами, рассмеялся:
– Во́роны и фурии! Видно, Септимус и впрямь знал, что делает.
Исана ответила на его улыбку:
– Я решила, что вы скажете сами, когда будете к тому готовы.
– И вы ни разу не спросили, почему я… был так настроен против вас.
– И тут я рассудила так же.
Он указал на письма, которые она еще держала в руке:
– Вы их прочли?
– Конечно.
– Вы могли оказаться одной из них, – просто сказал он. – В числе тех подлых слайвов, его убийц. Понести от него ребенка, убить его, а ребенка, когда подрастет, посадить на трон.
Исана медленно выдохнула:
– Вы и теперь так думаете?
Раукус покачал головой:
– Я последовал за вами из-за того, что́ вы показали мне тогда, в поле под Стеной.
– Что же это?
Консул пристально взглянул на нее и перевел взгляд на продолжающуюся внизу жестокую битву:
– Всякий, у кого в голове не пусто, ищет в вожде три качества: волю, разум и сердце. – Взгляд его устремился вдаль. – Два первых у Гая имелись. Этот старый кот мог внушать страх. У меня… – Аттикус пальцем ткнул себе в грудь, – есть первое и третье. Но этого мало. Гай был вполне равнодушен к людям. Он добился, чтобы его боялись и уважали, а любовь ему была ни к чему. Я, как умел, заботился о людях. Но позволил страху за них застить мне глаза на все вокруг.
– Я все еще не понимаю, – мягко поторопила его Исана.
– У Септимуса были все три, госпожа, – сказал Раукус. – Вы показали волю, когда остановили мой удар по ледовикам и когда бросили мне вызов и не отступились. Хотя прекрасно знали, чем это кончится. Вы показали, что у вас есть сердце, когда сражались со мной так, как сражались, – насмерть, не дрогнув. И когда истекали кровью… – Он мотнул головой, словно отгоняя воспоминание, но заставил себя договорить. – Истекали кровью с моим мечом в животе. А думали обо мне. Я чувствовал. Вы не притворялись, госпожа. Вы пошли на смерть, чтобы открыть мне, дураку, глаза. Не интригами, не дергая куклу за ниточки. Вы говорили то, что думали.
– Да, – просто ответила Исана.
– Это два, – продолжал Раукус. – А когда я понял, что вы нарочно все так устроили, чтобы ледовики увидели – и, во́роны побери, почувствовали, что происходит, – я убедился, как вы умны. Закат в одиночку явился в мои покои после того, как мы затянули вам рану, и рукой и словом поручился, что его народ не нарушит перемирия, пока мы не вернемся с войны против ворда. – Раукус покачал головой – впервые в его голос закралось что-то похожее на удивление. – И он не кривил душой. Это еще не конец. Может, до конца я не доживу, но…
– Начало положено, – сказала Исана.
– Начало положено, госпожа, – повторил Раукус. – Мой друг Септимус выбрал вас, и он не ошибся в выборе. – Консул поклонился ей и просто сказал: – Приказывайте.
– Сиятельный, – произнесла Исана.
– Владетельная?
– Эти существа губят наши земли. Убивают наш народ. – Исана вскинула голову. – Отплатите им!
Аттикус Раукус поднял голову, взглянул твердо, холодно, ясно:
– Сейчас!
Глава 42
Едва удалились госпожа Аквитейн и царица со свитой, на площади стало удивительно тихо. Осталась лишь горстка созданий ворда и так же сократившаяся стража в ошейниках – и, разумеется, пленники.
Из которых, как остро предчувствовала Амара, ей придется хуже всех.
Она дрожала на холоде, ныли усталые мышцы, едва хватило сил свернуться калачиком, чтобы не совсем окоченеть.
– Ты и твой муж покалечили моего отца, – холодно чеканя слова, заговорил Калар Бренсис Младший. Он шел к ней с серебристой полоской ошейника в руке. – Не то чтобы я питал к отцу большую любовь, но с тех пор, как старый слайв прикован к постели, мне стало труднее жить. Ты хоть немного представляешь, как надо было изломать ему позвоночник, чтобы он таким и остался?
– Ему нельзя было шевелиться, – выговорила Амара. – Я бы с радостью его добила.
Бренсис ухмыльнулся:
– Мой отец всегда любил строптивых женщин. Я его вкусов не разделял, но начинаю понимать. – Он присел над Амарой, повертел ошейник у нее перед глазами. – Знаешь, Ладья у меня была первая. Мне, помнится, было лет тринадцать. А она парой лет старше. – Он покачал головой. – Я думал, что нравлюсь ей. Только потом сообразил, что ей могли приказать. – Его жуткий оскал и близко не походил на улыбку. – Как и сегодня.
Амара долго молча смотрела на него. Потом заговорила:
– Не твоя вина, что тебя растило чудовище, Бренсис. М-может быть, ты нич-чего не мог изменить. И за желание выжить я тебя упрекнуть не могу. – Она улыбнулась ему в лицо. – Поэтому я дам тебе еще один шанс поступить правильно, прежде чем уб-бью.
В устремленном на нее взгляде Бренсиса что-то дрогнуло. Затем он издал лающий смешок.
– Убьете меня, графиня? – сказал он. – Я сейчас отправлюсь в постель. И вы будете счастливы оказаться там со мной. – Он обвел площадь глазами. – Пожалуй, захвачу одну из своих девушек, чтобы она вас искупала. Посмотрим, не удастся ли открыть вам кое-что новое.
– Подумай головой, дурень, – сказала Амара. – Ты хоть на минуту веришь, что ворд оставит тебя в живых?
– Жизнь коротка, графиня, – с горечью ответил он. – Надо брать от нее все возможное. Вот сейчас я возьму вас.
Она не заметила, когда он мазнул по ошейнику окровавленной подушечкой пальца, но полоса металла сковала ей горло, как лед.
И наслаждение обратило мир в одно сплошное белое сияние.
Она чувствовала, как выгибается ее связанное веревками тело, и не могла этому помешать. Наслаждение было не просто телесным – хотя и телесное блаженство оказалось немыслимо острым. Но поверх этого восторга наслоилось много других ощущений. Простое удовольствие – выпить горячий кофе в холодное утро. Трепещущее волнение, с каким она смотрела на Бернарда после многодневной или многонедельной разлуки. Радость
