Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин
– Когда пришла Враг, – продолжает Паулу после долгой, сладкой затяжки, – она, как обычно, испытала мою выдержку. Я и мой город сошлись с ней на развалинах рынка, где я разорвал ее предвестников на кровавые ошметки из ракетницы, которую украл у военных. – Мэнни, не ожидавший этого, смеется. Паулу чаще всего ведет себя благовоспитанно – о, но под стильной маской Мэнни видит холодную жестокость, сравнимую с его собственной. Он подозревает, что и Паулу доводилось раньше вредить людям, до того, как он стал городом, пронизывающим множество измерений.
«Ты тоже решил стать другим? – хочет спросить у него Мэнни. – Поэтому город выбрал тебя?»
Но едва он открывает рот, как по старой пустой станции прокатывается громкий «клац». Мэнни осознает, что звук этот ему знаком – точно такой же они слышали, когда погас свет поезда метро. Клацанье не стихает, к нему присоединяется негромкий металлический скрежет, щелканье и хлопки, словно где-то отлетели заклепки. Поначалу звуки не особо беспокоят Мэнни – наверное, просто электрика барахлит, – но затем он осознает, что те становятся громче. Ускоряются, а не замедляются: клац клац клац клац КЛАЦ КЛАЦ КЛАЦ КРА-А-А-АК.
На секунду повисает тишина. Затем Мэнни слышит нечто новое и ужасающее: низкий, медленный скрежет сминаемого металла. Раздается звон разбитого стекла. Мэнни пытается сообразить, что еще может издавать подобные звуки, но приходит к единственному возможному ответу: поезд пришел в движение. Без помощи людей и при отключенном питании. Он движется так, как не должен двигаться ни один поезд.
И он сзади. На платформе, откуда они только что ушли.
Паулу испуганно смотрит на него. Мэнни понимает. Он должен подготовить конструкт, чтобы направить силу города. Подумать о чем-то типично нью-йоркском, о привычке, жесте или символе, а затем воспользоваться им как оружием. Они сейчас на Манхэттене, стоят на бетоне и под землей, которые принадлежат его боро. Здесь Мэнни должен быть почти непобедим.
Но по мере того как лязг и металлический скрежет становятся оглушительными, а тварь, пришедшая за главным аватаром, ползет, издавая голодный скрежет, вверх по ступенькам, Мэнни вдруг обнаруживает, что его разум полностью отключился от охватившего его чистейшего, абсолютнейшего ужаса.
* * *
Айлин резко просыпается из-за криков, доносящихся с улицы прямо перед домом. Затем весь дом содрогается, как при землетрясении.
Испуганная, она сначала нащупывает нож под подушкой – хотя знает, что Коналла нет дома. Он и ее отец ушли на всю ночь; отец – на смену, а Коналл – бог знает куда (если богу вообще есть до него дело). Дома осталась лишь ее мать, и Айлин по опыту знает, что в подобные вечера, будучи предоставлена самой себе, Кендра Халихэн будет топить свои горести в бутылке джина. Айлин не знает, считается ли это алкоголизмом, если ты напиваешься до одури только раз в неделю или около того, но… что ж. Фактически Айлин осталась в доме одна.
Поэтому она встает. Она снова в пижаме, но на этот раз решает надеть тяжелый махровый халат, несмотря на то что на улице жарко. Пока Айлин одевается, снаружи вспыхивает яркий свет, чуть не ослепляющий ее даже сквозь занавески. Кто-то – похоже, молодая женщина – издает визгливый, полный отвращения крик на грани истерики. Кто-то еще с тембром пониже ритмично, но с придыханием, словно зачитывая стихи на бегу, выкрикивает: «Но едва мы на сцену делаем шаг, королям тут же ставим шах и мат». Еще один удар сотрясает дом, и Айлин наконец выбегает из своей комнаты, после чего яркий свет за окном гаснет. Что-то огромное и нечеловеческое, с голосом, похожим на автобусный гудок, издает пронзительный визг. Айлин вскрикивает, закрывает уши и натыкается на стену, сбивая с нее старый семейный портрет. (На нем – она, мама и папа, а еще плюшевый мишка вместо Коналла).
Внезапно воцаряется тишина. Снаружи все замирает. С пересохшим от страха ртом Айлин спешит к входной двери и открывает ее.
Во дворе перед домом она видит четырех женщин и пожилого мужчину. Мужчина – наверное, японец – поднимается с земли. В его руке Айлин замечает странный ярко-красный конверт, покрытый золотыми иероглифами. Мужчина держит его как сюрикен из одного аниме-сериала, который Айлин когда-то смотрела. Линза в его очках покрылась паутинкой трещин. Одна из женщин – коренастая мексиканка с короткой стрижкой – стоит, расставив ноги и низко пригнувшись, будто готовясь применить какой-то борцовский прием, хотя на вид она годится Айлин в бабушки. А еще на ней самые большие и уродливые старые ботинки, какие Айлин когда-либо видела. Высокая, статная чернокожая леди кажется ей смутно знакомой, хотя Айлин никак не может вспомнить, где она ее видела. Леди одета в строгий костюм с юбкой, весь ее бок перемазан грязью, и она стоит на земле босиком. Неподалеку, на тротуаре, рядом с изящными туфлями на каблуках, лежит пара маленьких золотых сережек-петелек. Третья женщина сидит, дрожа, на земле – она индианка, пухленькая и молодая, по-видимому, ровесница Айлин. Кажется, с ней все в порядке, несмотря на дрожь, но она отряхивает руки, будто отчаянно пытается что-то с них стереть.
А над всеми ними парит Женщина в Белом. Она сияет так, словно сквозь ее кожу просвечивает белое солнце. Во дворе есть и кто-то еще, эти существа движутся по краю зрения Айлин, и… она вздрагивает и решительно не смотрит на них снова.
Когда Айлин выходит на улицу, Женщина оборачивается и лучезарно улыбается ей.
– Лин, дорогая! Прости, что разбудили. Тебе хорошо спалось?
– Что за чертовщина? – Айлин внимательно смотрит на незнакомцев. Они стоят на проезде и на лужайке, держась подальше от большой белой башни. Но внезапно Айлин узнает их, хотя никогда раньше не встречала этих людей, уж в этом она уверена. Даже не слышав имен, она знает их так же хорошо, как саму себя. Высокая черная дама? Это может быть только Бруклин. Злобная на вид старушка – явно Бронкс. Нервная индианка – Куинс. Они – это она, а она – это они.
– Мы – Нью-Йорк, – шепчет она, а затем вздрагивает. Нет.
Среди них недостает одного, потому что старый японец – точно не Манхэттен, хотя Айлин сразу же чувствует, что он – тоже город. Еще одна замена. Японец стоит – или пытается стоять, поскольку у него, похоже, подкашиваются ноги, – на клумбе. На клумбе Айлин, где она выращивает травы и ромашку, которую кладет себе в чай. Она видит, как его грязная, чужая нога сминает ее укроп.
Гнев овладевает ею быстрее, чем когда-либо прежде. Кажется, будто Коналл разрушил внутри нее плотину, и теперь каждой капле ярости, которую она подавляла в течение тридцати лет, хватает малейшего повода, чтобы излиться наружу. Айлин выходит из дома на дорожку, и ее окружает мерцающий, жуткий свет; она призывает себе на помощь все, что связывает ее с островом, – а связывает их столько всего, что будь здоров. Пришелец и ее другие «я» поворачиваются к ней, во все глаза глядя на проявление ее силы. Они в благоговейном трепете перед ней, и это восхитительно. Айлин скалится.
– Проваливайте с моей лужайки, – говорит она.
Дальше все происходит в мгновение ока. В один миг они топчут ее травы и газон, который отец так усердно поддерживает в идеальном порядке. В следующую же секунду всех четверых подхватывает и отшвыривает назад какой-то невидимой силой прямо на улицу. Женщина в Белом, которая формально не стоит на лужайке, остается на месте; остальные с криками, стонами или проклятиями приземляются на асфальт. Женщина радостно хлопает в ладоши, видя, что сделала Айлин.
Другие аватары, похоже, потрясены – кроме
