Ледобой-3. Зов - Азамат Козаев
— Тс-с-с! — зашипел егоз.
Дружинные, было рванувшие к Отваде, едва не скорее самого Тычка, уже через вдох стыдливо морщились и отворачивались. Вот ещё! Сообразили! Нашли лиходея! Угроза князю, прямо держите семеро! Не, ну а что? Годами вбивали скорость и навык, подумать не успеешь, руки-ноги поперёк головы всё делают, а потом стыдливо прячешь глаза и неловко переминаешься, не зная, как неприметно убрать руки от мечей и кинжалов.
— Тычок, дружище, ты чего?
Отвада не давал Тычку упасть, старик беспомощный, ровно сенной сноп, преданно дышал князю в лицо и улыбался.
— Там, в Сторожище, животом маялся, помнишь? — балабол слабо отмахнул рукой куда-то в сторону. — Думал Ясна, ведьма моя, начудила.
— А это не она, — мрачно улыбнулся Прям, начавший о чём-то догадываться.
— Не она, — старик слабо мотнул головой, и летняя холщовая шапка слетела наземь. — Это кинжал у меня в пузе торчал.
Князь опустил балабола наземь. Провидец сидел на тёплой, утоптанной земле, в спину его подпирал Отвада.
— А ещё, вспомни, виделось мне, как трижды рот открываешь, говоришь что-то. Три раза без звука выдохнул.
— Ну!
— Имя произносишь. Го-до-вик! И как сказал, тебя ломать начало. Рука на кинжале, произносишь имя, и тебя корёжит, аж выгибает. И повторяешь… и повторяешь…
Дружинные слабый шёпот старика, не расслышали, поэтому переглядывались недоумённо, а князь и оба воеводы поняли всё враз.
— Имя «Годовик» на устах и кинжал в руке — это заклятие, — уверенно буркнул Прям, кивая.
— И сам Годовик тоже, — Перегуж показал на две багровые отметины на шее боярина. — Гля, двинуться не может и умереть не получается. Ворожба держит.
— И ведь придумано как хитро, — Отвада хищно осклабился, глядя куда-то в дальнокрай. — Первое, что я сделаю — или на руки подхвачу или за кинжал уцеплюсь. Начну выть: «Годовик, Годовик», тут меня в колёсико и сворачивает, аж хруст костей в небо летит, птиц пугает.
С мрачной улыбкой вынул кинжал из раны и прошептал:
— Спи спокойно.
Наверное, в воздусях летал вожделенный для Годовика покой: ушла из взгляда непонятная для раненого острота, лицо отпустило запредельную натугу и последним выдохом старый Отвадов соратник испустил дух, подняв легкое облачко пыли возле губ.
Раздался конский топот, и на разорённый двор влетели две боярские дружины.
— Помогать прилетели, — недобро осклабился Перегуж. — Помощнички.
— Что с Годовиком? — Косоворот слетел с коня, вломился в проход, что открыли дружинные, ровно кабан в засеке, встал около Отвады.
— Убит, — ровно возвестил князь, поднимаясь с колен и поигрывая кинжалом. — Все убиты. Жена, дочь, сын. Сам-то как здесь?
— У дружка гостевал, — кивнул себе за спину, где важно кивал Кукиш. — С Годовиком на охоту все вместе сговорились, и на тебе!
— С тобой на охоту? — тише воды буркнул Перегуж, только Тычок и услышал. — Да он руки после тебя мыл, охотничек!
— Через день поминальный пир в Сторожище! — холодно известил Отвада. — И шли бы вы прочь со двора. Красного петуха пущу, моровые здесь озоровали…
* * *
Тычка везли на телеге. Старик изредка выныривал из пучин забытья, ловя обрывки речей, точно рыба мошку.
—…В тереме ведь не нашли никого. Годовик ещё жив, рана свежая, а вокруг никого, даже след простыл.
— Думаешь, ворожба?
— Уж, конечно, никто нас дожидаться не стал бы. Бабу его, дочь и сына, убили куда как раньше, они даже остыть успели. А старый бык жил, и даже ходил. Там кровищи натекло столько… На ворожбе и держался. Нас ждал.
— Представить страшно, что сталось бы, не окажись Тычка под рукой.
— И не представляй. Спать будешь крепче…
На поминальный пир Отвада созвал всех бояр. Тычка восвояси не отпустил, наоборот велел сидеть за столом почётным гостем, пить в меру и водить по сторонам хитрыми глазами.
Ага, гляди, подмечай, старый баламут, как нет-нет, да промелькнёт во взгляде Косоворота что-то ублюдочно-скотское, когда на Отваду смотрит. Замечай, как корёжит Кукиша при одном взгляде на князя, а стоит тому повернуться, боярин мало в улыбке не расплывается, дескать, рад видеть до невозможности выразить. А когда родовитые да именитые приглашённые закончили шумно рассаживаться — долго выясняли, где кому сидеть: «Мое место по правую руку от князя, я старше и добра у меня больше», — Отвада, встав, призвал к тишине. Оглядел каждого справа и слева, взял в руки печально памятный кинжал со следами крови погибшего, поднял над головой.
— Не просто боян ушёл, не просто боярин отпустил душу, каких в каждом княжестве по сто в сотне. Человечище погиб смертью храбрых. Я с этим старым быком битв прошёл — пальцев на руках не хватит перечесть. Тут сидящим он годился или в отцы, или в добрые товарищи, и думаю, будет справедливо, если каждый скажет доброе слово о бывалом вояке. И держитесь за этот кинжал, пока говорите. Правда кровь ещё горяча, руки жжёт, да оно и к лучшему. Споёте красивее.
Отвада передал кинжал Чаяну. Старый боярин, держа поминальную речь, не удержался от слезы. Тычок потоптался глазами на каждом из приглашённых, а глядя на Кукиша, который мало слюну не пустил, пожирая взглядом и князя, и Чаяна, балабол только невинно почесал макушку. Когда кинжал принял Косоворот, Отвада, мрачно усмехнувшись, бросил:
— Скажи, как почитал Годовика. Как на охоту ходили.
— Мы с… невинно убиенным, бывало, вместе на зверя ходили. Год… ный был охотник, я многому у него научился. Вот нет его больше с нами, а не верится, что впредь не раздастся его громогласный хохот, и не ворвётся от в горницу, ровно ураган. Ты, князь, его правильно назвал — старый бык и есть. Самую суть ухватил… Извини, люд честной, слёзы душат, говорить не могу…
Отрок принял у Косоворота кинжал, понёс дальше.
— Смерть Годовика — тяжкий удар, что ни говори, — Кукиш начал говорить, ещё даже не заполучив клинок в руки, а когда ухватился за рукоять, свободной рукой смахнул слезу. — Старый бык… ох и правильно ты подметил, князь! Если был уверен в чём-то, пёр напролом. И не жадный был. Говорю как-то: «Слушай, год… почитай уже минул, а ты как-то золотишком одалживался. Не пора ли должок вернуть?» И ведь не зажал. Одно слово человечище…
Отвада еле заметно щерился, Прям глядел впереди себя, ни на кого особо и только губы поджимал, усмехаясь. Тычок считал мух на потолке и дурашливо улыбался, Урач кивал чему-то своему, а Перегуж, прикладываясь к чаше, стрелял глазами поверх расписного бока.
Глава 27
—… И поверь, ключарь из Косарика получится, не чета прежнему, — Стюжень назидательно тряс пальцем.
Безрод молча усмехался в седле. Если не зарвётся и не проворуется чище прежнего, пользы от него выйдет больше, чем вреда. Уж язык у него подвешен нужным местом, это как пить дать. Вот являешься ты утром на глаза Коряге, который сырым тебя готов сожрать, преданно хлопаешь глазками, а выходя точно знаешь, чем занята дружина, пока сотник отлучился по надобности, в каких краях воюет и за что. И даже то знаешь, что есть в её доблестных рядах некто долговязый и жадный до золота, что младенец до материнской титьки. А всего-то и надо посетовать, мол, небось в дружине у князя одни только стройные красавцы, здоровенные и умелые, не чета кособокому стражнику. И был бы ты воеводой, только и набирал бы высоченных лбов. Это, значит, чтобы себе противопоставить. Для пользы дела, конечно. «Высоченные лбы… Дурень, тут уж как доля распишет. У меня один только длинный, чисто жердина, Догляд, и не я его искал, а само собой вышло. Пошёл вон!»
— И здесь оттниры, — ворожец, кряхтя, потянулся в седле. — Где налететь, разгромить, уволочь — тут
