Иллюзия бога - Алина Штейн
* * *
Зевс успел уклониться от кулака за секунду до того, как тот едва не угодил ему по носу. Президент студсовета давно не дрался. Тем более с женщиной.
– Ну давай, скажи, что я опять драматизирую! Что у вас с ней ничего не было!
Хуже Геры могла быть только Гера с похмелья.
Он и так проснулся от первого солнечного луча с мыслью, что ничего не помнит. Кто его родители? Да, он аристократ из хорошей семьи. Но кто его семья? Кто друзья детства? Кто школьные враги? Где вся та обычная жизнь, которую предписывалось иметь человеку? До сих пор он чувствовал себя пациентом с непонятным диагнозом. И вот наконец что-то начало происходить. Но этот процесс больше всего походил на истечение, эманацию, чрезвычайно болезненную и трансформирующую. Вся жизнь, которую он знал, размывалась, и это сводило с ума.
Но ярость Геры сводила с ума ничуть не меньше, и он с такой силой швырнул девушку об косяк, что она, вскрикнув, осела на пол.
– По-твоему, это нормально? – всхлипнула она.
– Спроси повежливее.
– По-твоему, это нормально, скотина?!
– Успокойся, – на всякий случай сказал Зевс, заранее зная, что это было ошибкой: от удара она взбесится еще больше. Но он и так уже опоздал на первую пару и не был намерен опаздывать на вторую.
И она взбесилась.
Вернее, разрыдалась, но в ее исполнении это было примерно то же самое.
– Сволочь, – заявила Гера, вытирая потекшую тушь.
По правде сказать, плачущей она была даже краше. Восхищаться ей было все равно что восхищаться идеальным преступлением. Порочно, но непреодолимо.
– Я опаздываю, – пояснил он. – Ты, кстати, тоже.
И тут же согнулся пополам от вспышки боли в паху.
Поднявшись с пола, Гера вышла из комнаты. Надо отдать ей должное, ушла медленно, красиво – словно растворилась в воздухе. Остался след ее парфюма на его заляпанных чернилами пальцах, которыми он едва не придушил ее в начале драки. Замерший в дверях Гермес кивнул ему. Как много он видел? Об их ссорах знал весь кампус, но вот о драках…
Зевс с трудом поднялся на ноги.
– Вот же сука бешеная, – прошипел он, цепляясь за стол. На пол полетели опустевшие к концу семестра флаконы из-под парфюма и черные шариковые ручки.
– Чувак, ну ты даешь. – Гермес придержал его за локоть. – Я вот чего не могу понять. Почему вы еще не разошлись?
Риторический вопрос. Он и сам не знал, что удерживает его рядом с Герой. Любовь? Возможно. Если только любовь прорастает в людях, как бурьян в цветах, и останется в венах смертельным ядом.
– Королева драмы, ебать ее в рот. Вот что она о себе думает, а?
Гермес пожал плечами.
– Тебе виднее, чувак. Может быть…
– Что я делаю не так, а? – Зевс всплеснул руками, не слушая друга.
– Она вроде как плакала…
– Знаю.
– Когда кто-то плачет, нужно отреагировать.
– Я отреагировал!
– Ты закатил глаза, чувак!
Гнев бился в Зевсе электрическим разрядом.
– По-твоему, это моя вина? – возмутился он.
– Заметь, я ничего такого не говорил, – пропел Гермес фирменным дипломатичным тоном.
– Да она мне яйца отшибла! Я вообще смогу теперь иметь детей?
– Вот уж не думал, что ты хочешь детей.
– Если они пойдут в нее – точно не хочу! Но в будущем…
Гермес загадочно улыбнулся:
– Уверен, ты станешь отцом года.
Все еще морщась и шатаясь от боли, Зевс подошел к зеркалу. Ему показалось, что он увидел слегка неверное отражение себя. Странное подозрение, что он не может доверять своим органам чувств… Он набросил рубашку, закрывая отвратительные шрамы на груди, оставшиеся после стычки с Тифоном. Поначалу Зевс, едва сняв тугие бинты, впал в бешенство, осознав, что это уродство так и останется на его теле вечным напоминанием о мерах безопасности во время ритуала Чистки.
И о том, что в мире еще есть вещи, которые он не контролирует.
Гера внушала ему, что со шрамами он выглядит еще мужественнее. «Походишь без рубашки? Ну для меня. Ну хоть пять минуточек. Вечно готова на тебя смотреть», – упрашивала она, вальяжно растянувшись на кровати.
Но он всегда отказывался. После битвы с Тифоном он чувствовал себя уязвимым. Это был самый жуткий момент в его жизни, который был равносилен проигрышу. После той злополучной Чистки все Двенадцать справлялись о его здоровье и радостно прибавляли что-то вроде «все могло кончиться еще хуже, он ведь тебя не убил». Но Зевсу простого «он же меня не убил» было недостаточно. Ведь это был момент, когда все пошло не по его плану. Когда вообще хоть что-то шло не по его плану?
– Приревновала, – сочувственно подметил Гермес.
Кошмары с участием Тифона преследовали Зевса по сей день, и он уже не знал, где воспоминания о ритуале Чистки, а где – что-то чужое, инородное, другие воспоминания, другое…
– Иногда я задумываюсь о том, скольких проблем мы могли бы избежать, если бы ты перестал снимать штаны перед каждой встречной, – продолжал Гермес, усевшись на табурет.
– Не в этой жизни, дружище.
– И не в прошлой, видимо, тоже, – со странным блеском в глазах хихикнул Гермес, но Зевс отмахнулся:
– Все хотят со мной переспать. Хороший вкус, вероятно.
– Или его отсутствие.
– Что?
– Говорю, завидую я тебе, чувак, белой завистью! – Гермес повысил голос. – С тобой хоть одна женщина была достаточно долго, чтобы понять, что творится у тебя в голове?
– Одна была.
Отражение Зевса, казалось, размывалось с каждой секундой. Оно будто было поражено неким скрытым недугом, от которого не суждено исцелиться. «Кто оно? И кто я?»
– Взор застыл, во тьме стесненный,
и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным
на земле ни для кого…
– пробормотал Зевс. Этот стих Эдгара Аллана По нравился ему с каждым днем все больше.
С неожиданно накатившей злостью он отвернулся от зеркала. Столько навалилось. С чего все началось? С трагедии с Семелой, пожалуй. Он так и не успел узнать ее лучше. Только успел понять, что она обладала каким-то магическим притяжением, дарящим ту сладость вкуса, изыска, что без сомнений отзывались в Зевсе. Хотелось больше. Хотелось всю до остатка. Хотелось ее. Он постарался хотя бы вызвать в памяти ее облик, даже зажмурился – но перед мысленным взором снова и снова появлялось милое, привычное лицо Геры. Пронзительные глаза с опасным блеском, аккуратный носик, густые золотистые волосы, растрепанная челка, чуть прикрывающая брови.
Ее дрянной характер, черт бы ее побрал.
«И ее омерзительный поступок», –
