Игорь Вардунас - S.W.A.L.K.E.R. Конец света отменяется! (сборник)
– Марш в свою комнату!
– Без обеда?..
– Если уроки не сделаешь, то и без ужина!
– Ну что я, маленький, что ли…
Маленький не маленький, а приходится идти в комнату.
Врубаю комп и минуты две пытаюсь найти материалы для реферата по истории политической системы в США. Потом полчаса кликаю ссылки в Вики, выясняя для саморазвития, с каким президентом связано больше всего скандалов. По очкам и по форме задницы лидирует Моника Левински. Хоть она и не президент.
В животе бурчит.
Я смотрю на часы. Отец явится не раньше десяти – он сегодня в вечернюю смену, значит, ужин будет поздний. Не кайф.
Идея с патриотическим перекусом нравится мне все сильнее. Пожалуй, когда Джек радостным шепотом поведал о том, что, по его сведениям, не везде еще буррито и тортильяс победили нормальные человеческие гамбургеры и хот-доги, я не был еще настолько готов к свершениям. Теперь же голод наполняет меня решимостью.
Я набираю Джека:
– Слушай, как насчет закусить собачатиной сегодня? Прямо сейчас, а?
– Ну-у-у-у…
– Джеки, пошли. Погода отличная, – тут я не кривлю душой, весенний денек и вправду хорош. Теплынь, почти лето. – Разомнемся, погуляем. Пожрем, наконец! Вспомним детство. Когда еще все было нормально, и мир не сошел с ума, и еда вкуснее…
– Вот именно, детство. Меня предки племянницу оставили сторожить. Мелкую.
– Так ты что, дядя? – я ржу в трубку и от голодного ничегонеделанья откусываю от листа коланхоэ, которое тоскливо кособочится на подоконнике. Я его не поливаю и не люблю, оно отвечает мне тем же. На вкус – мерзость редкостная.
– Тетя! – Джек пенится и злится. Его вообще разозлить – раз плюнуть. – Какие-то четвероюродные родственники из Гренландии пожаловали. Навезли с собой эскимосское дитя. Там оставить было не с кем, тут «на улицы с собой брать нельзя, опасно, мало ли что». В итоге сидит со мной.
– А сколько ей?
– Шесть.
– Месяцев?
– Дурак, в шесть месяцев они еще сидеть не умеют. Лет.
– Так, – прислушавшись к очередной руладе в желудке, я использую всю силу убеждения. – Взрослый человек фактически. Берем с собой. А родакам наплетешь, что сводил ребенка подышать воздухом. В парк. Тебе же и спасибо скажут.
Джек еще пару минут ломается для виду, но сдается.
Бросив прощальный взгляд на Монику, я выбираюсь из комнаты через окно, прыгаю на крышу гаража и оттуда – сразу на улицу.
Мы встречаемся в переулке, где воняет мочой. В принципе, сейчас везде так воняет. Мексы гадят, где видят. Впрочем, у них пока хватает такта не делать это на виду у всех, хотя не исключаю, что до этого вскоре дойдет. Говорят, в Европе уже дошло. Деградация полным ходом.
Джек приходит весь такой серьезный, что прям дядя дядей. Я не могу удержаться от смеха, за что сразу зарабатываю подзатыльник. Какое-то время мы шутя тыкаем друг другу под ребра, пока наконец нас не останавливает его племянница.
– Мы здесь будем гулять? – спрашивает она. Голос неожиданно взрослый, как будто ей не шесть лет, а шестьдесят.
– Можно и здесь, – отвечаю я. – Такая красота кругом, – ржу, но натыкаюсь на строгий взгляд.
Присматриваюсь к ней повнимательней. Насупленная девочка с куклой, торчащей из кармана куртки. В чем-то даже симпатичная, наверно, вырастет в красавицу, а может, и нет – тут не угадаешь. Только по девочке сразу видно, что она не отсюда. Лицо иное, губы, глаза и кожа. Смуглая, но не как у мексов, негров или мулатов. Какой-то деревянный оттенок коричневого. Сложно иначе описать.
– Как звать-то племянницу? – спрашиваю у Джека.
– Инира, – отвечает девочка сама за себя.
– Ого, сама говорит!
– Я еще много чего могу сама, – девочка хмурится и повторяет недавний вопрос: – Мы здесь гулять будем?
На языке вертится очередная дурацкая шутка. Что-то мне вообще весело. Не иначе как этот побег так подействовал. Или весна. Но я замечаю строгий и одновременно умоляющий взгляд Джека.
– Нет, не здесь. Пойдем. Меня зовут Роберт, кстати.
– Пойдем, Роберт.
Она кивает, хватает одной рукой мою ладонь, а второй вцепляется в Джека. И мы идем – такая натуральная семейная пара при параде. Только, чур, баба – это Джек. Он смазливей.
От этой мысли опять ржу, но, несмотря на уговоры, о причине веселья не рассказываю. Чем вызываю еще больше подозрений. Джек становится все мрачней, как и переулки, по которым мы пробираемся. Чувствует, поди, что я над ним ухохатываюсь.
Наконец приходим.
Очередь больше, чем задница Моники. Раз в несколько. Все тихо шепчутся, переглядываются, но ведут себя спокойно. Только с ноги на ногу переминаются. От нетерпения, должно быть.
Давно я не видел столько белых сразу. Даже одного индейца примечаю – а их-то вообще сейчас днем с огнем не сыщешь. Бухой в хлам. Подпирает стену дома и разглядывает окружающих через щели полуприкрытых глаз. Не знаю, почему, но я дико с него прусь. Чувак всем своим видом показывает, что ему срать на нас, на мексиканцев, на все вокруг.
Тем временем очередь двигается еле-еле. Даже двое хот-доггеров не успевают обслужить всех желающих. Я замечаю цену – двадцать баксов.
– Вот хрень! – восклицаю я, за что тут же получаю удар кулаком по ребрам от Джека. – Ты сдурел?
– Здесь дети! – шикает он.
Джек опять такой строгий-строгий. Вновь меня пробирает смех, но я сдерживаюсь, достаю из кармана полтинник, отдаю ему и знаком показываю, что мне два. Отхожу подальше и только потом начинаю ржать. Черт! Я веду себя, как гребаный нарик. Неужели мармеладный жгут настолько долго провалялся? Что я еще совал в рот? Коланхоэ? От него глюки бывают? Вот класс! У меня дома натурная наркоферма в горшке, а я и не подозревал. Надо будет загуглить про эту вещь.
Пока я ржу, одновременно планируя свое будущее в качестве наркобарона, ко мне подходит пьяный индеец. Он по-прежнему мне симпатичен и весь на позитиве.
– Чё, дядя, – спрашиваю я его. – Хорошо вдарил?
– А то! – он смеется. Как-то гаденько, как будто чихает. Кажется, я уже слышал где-то этот звук. – Меня зовут Койот.
Индеец пытается завыть, но срывается на кашель. Вдобавок теперь на нас осуждающе смотрит вся очередь. А в ней, надо сказать, есть и очень здоровые парни.
Одновременно с тем я понимаю, где слышал этот смех, – в передаче про койотов.
Я приглядываюсь к чуваку – натурно похож, надо сказать. Морда у него вытянутая, лицо какое-то странное. Одет в шерстяную хламину. Ну, в принципе, индейцы, вроде, так и одеваются где-то там у себя, в резервациях. Особенно когда представление какое-нибудь устраивают для туристов.
– А меня Роберт.
– А?
– Роб! – я решаю, что ему хватит и сокращенного.
– Роберт-боберт. Роб-боб, – говорит он, и мы ржем вместе, стараясь не делать это громко.
