Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2) - Мэтью Стовер
Вдруг оказываюсь плашмя, и мозг не сразу понимает, что меня повалило: резкое и удивительно громкое "бух" слишком поблизости. Дробовик или винтовка. И еще "бух", чуть менее громкое - хорошо - через несколько секунд третий "бух". Еще лучше. Возможно, кто-то играется с совсем новой забавой. Огнестрельное оружие покажется весьма впечатляющим парню, для которого арбалет - предел технологического совершенства. Или кто-то казнит пленников, что было бы худо. Хотя это еще не хуже некуда.
Хотя бы расстреливают не меня.
В пятидесяти или шестидесяти ярдах огонь костра озаряет пещерку в склоне холма. Я пою, не подбираясь слишком близко: - Хэй, пусти к огню!
Какой-то шорох, лязг железа. - Хэй, руби дрова!
- Идите сюда. У меня только ножи.
- Сколько вас?
- Подошел лишь я. Есть еще двое, но они предпочтут темноту. Пока я не позову.
- И что вы тут делаете?
- Одни мои знакомые выехали из Ущелья сюда. Если вы встретили их живыми, могу дать награду.
Треск, свист ветра. Долго.
Наконец: - Что, типа выкуп?
Чертовы любители. - Если хотите.
Снова треск и тихий ветер.
Затем: - Иди сюда сам. Медленно. Руки вверх, и чтобы мы видели.
Повинуюсь.
Любители тоже могут быть опасны. Но лишь тогда, когда вы ждете от них профессионального поведения.
Подтаскиваю последний труп к остальным. Еще семеро парней, без которых миру будет только лучше: грязные и небритые, одежда когда-то была роскошной, и ее носители явно умерли в ней. Ну, прежние носители, не нынешние. Ставлю пистолеты на предохранитель, кладу рядом с винтовкой и дробовиком. В ухе еще дьявольски звенит, воняют горелые волосы на виске, но обожженная порохом щека не тянет на серьезную рану. К тому же девочки заняты.
Лошадиная ведьма хлопочет в веревочном загоне с их добычей. Пара дюжин нервных, перепуганных лошадок, они фыркают и топочут копытами на нее, друг на дружку, при любом свисте ветра. Я слоняюсь рядом, потому что он в лагере и я еще не готов к встрече лицом к лицу.
- Эй.
Лошадиная ведьма подходит и тянет руку через веревки. - Кажется, ты испуган.
- Что, так заметно?
- Возможно, лишь мне.
- Похоже, ты знаешь меня дольше, чем я тебя.
Она улыбается. - Я знаю тебя намного дольше, чем ты кого-то знаешь.
Я не возражаю. - Что с моей... гм, с девчонкой?
- Не знаю. - Лошадиная ведьма склоняет голову. На лбу выступают морщинки. - Иногда она здесь. Иногда - нет.
- Ладно. - Глубокий вздох снимает с плеч часть груза. - Может, так лучше.
- Слишком сложно для меня.
Я моргаю. - Точно?
- Я была...
- В необычайных местах, ага, помню. Слушай, вы с Ангвассой сможете отвести его туда, где... гмм, где его можно будет привязать или еще что?
Она задумывается и небрежно поднимает плечи. - Было бы разумнее, если бы ты уговорил его сотрудничать.
- Ага, если бы это не требовало, знаешь... говорить с ним.
- Вот почему ты так испуган? Его боишься?
- Нет, себя. Нет, его. И себя. Пекло, не знаю. Просто... просто не могу заставить себя говорить. Не здесь. Не когда я... гмм... я. - Тяжелый вздох. Но плечам не легче. - Знаю, что он думает о людях вроде меня.
- Он не знает людей вроде тебя. Кроме того, которого видит в зеркале.
- Не совсем комплимент. Для нас обоих.
- Это не шуточки. - Она сжимает мою руку. Я сжимаю ее руку.
И улыбаюсь.
В лагере Ангвасса хлопочет над выжившим - Ридпет, если правильно помню "Сказания", коп из университета, приданный обеспечивать безопасность. Она молится над ранами. Рядом второй выживший, на коленях, плечи опущены, широкая квадратная ладонь закрыла глаза тому, кто не выжил.
Сердце выбивается из ритма и скачет, раз, два, три, и я чуть не обнимаю руками его плечи. Что ему суждено... чем станет остаток его жизни... о Христос, лучше бы я не знал.
Ну, хотя бы не знает он. Уже что-то. Если всё идет правильно, ему осталось пять или шесть хороших лет, прежде чем реальность оттрахает его мечты и насрет в душу, лишая последних надежд. Пять или шесть хороших лет - больше, чем дано большинству из нас.
Он вздрагивает, когда я кашляю рядом. Даю пару секунд, чтобы пришел в себя. - Инструктор, - говорит он вяло и отдаленно. - Это, а... гм, я веду полевую работу. Для диссертации. Вроде... гм, забудьте. Это не важно.
С видимым усилием воли он встает ко мне лицом. Бледен как лед, глаза затуманены, полны слез, он глотает, прежде чем продолжить. Не готов стыдить за расстроенные нервы, хотя я отложил оружие, а он вдвое меня тяжелее. Сегодня он видел слишком много мертвых. Видел, как я убил почти всех. Знаю, он знаком с насилием лишь по старым веб-играм и фильмам, и ему хреновски сложно глядеть такому, как я, в глаза на расстоянии руки.
- Вы религиозный человек?
- Не вполне.
- Верите в Бога?
- Зависит от бога.
- Он был христианином. - Короткий взгляд на труп. - Это вера моей родины. Единый Бог сделал себя смертным, позволил казнить себя на кресте, чтобы искупить грехи человечества. Я лишь передаю его душу в руки Божьи.
- Все люди умирают на крестах. Но мне интереснее те, что выживают.
Едва заметный кивок понимания. - Почему так: я чувствую себя грешником, молясь богу, в которого не верю?
Окей, я более чем испуган. - Возможно, это грех против вашего рассудка, вашего самоуважения.
Туман улетучивается из глаз, он смотрит остро, словно впервые меня увидел. - Говорите по-английски.
- Как и вы.
- Ваш акцент... горожанин Северной Америки. Западное побережье. Низкая каста с оттенками профессионализма... рабочий, учившийся красноречию. Окленд? Как работяга из Окленда забрался на восточные склоны Божьих Зубов?
- Ну, поглядите на себя. Генри чертов Хиггинс[8].
- Ах... простите, мне жаль. Это... гм, рефлекс. Не могу поверить, что заметил не сразу. Но я немного...
- У вас выдался тяжелый денек.
- Дункан Майклсон. - Он протягивает руку. - А вы?..
- Некто, с кем вы не захотели бы знакомиться ближе.
Он не убирает руки, так что я вкладываю в нее складной нож. - Ваша вещица?
- Да... да, он. Спасибо. - Он сжимает его так, словно рад ощутить
