Сто страшных историй - Генри Лайон Олди
Доверить наблюдение слугам? Стражникам? Нет уж! Лучше мы сами. Даже предложение инспектора следить по очереди, пока остальные в палатке пьют чай и подъедают остатки провизии, не нашло поддержки. Тогда Куросава велел принести ему еды прямо сюда, на свежий воздух, и принялся с завидным аппетитом опустошать миски, чашки и плошки. Любой, глядя на него, проголодался бы. Но мне, увы, кусок в горло не лез.
Наконец костёр запылал.
Дождавшись, когда от головы Ловкача останутся пепел, зола и обугленный череп, инспектор велел своему безотказному слуге взять камень и растолочь череп настолько мелко, насколько это возможно. Костяную дребедень вместе с пеплом и золой слуга собрал в мешок, где раньше хранился рис, взобрался на скалу — и развеял останки над морем.
Да, я помню: тело лежит на дне. Но прах плыл по волнам, не спеша утонуть. А даже если какие-то крупицы и опустятся вниз, к телу, вряд ли от этого случится большая беда. В любом случае, ничего лучшего в нашем распоряжении не было.
— Собираемся! — крикнул инспектор, когда слуга спустился в лагерь. — Я не останусь здесь ночевать даже за персик бессмертия!
Я полностью разделял его стремление покинуть остров немедленно. К сожалению, снова пришлось ждать, пока сворачивают палатки, связывают бамбуковые колья, собирают жалкие остатки провианта, пакуют одеяла, выданные нам на береговом посту, и те вещи, которые мы привезли с собой из Акаямы. Я едва сдерживался, чтобы не подгонять слуг, хотя понимал, что те и без моих окриков стараются как могут.
Им тоже было не по себе.
Лодка с инспектором отплыла первой. Мы с господином Сэки отчалили вторыми. За нами следовала лодка со слугами. Как и в первый раз, Широно устроился на корме, у руля. Вероятно, гордец считал, что он выше такого занятия, как гребля. К вечеру западный край неба очистился от туч. Солнце, которое ещё недавно, как боязливый купальщик, пробовало воду то одним лучом, то другим, уже вовсю тонуло в тёмных водах. Из пучины высовывался край багровой, словно измазанной в крови шевелюры, неприятно напоминая о Ловкаче.
Казалось, хитобан лезет наружу.
Чепуха. И я знал, почему чепуха. Останки Тибы пошли на корм рыбам, от них больше не приходится ждать неприятностей. Чего, замечу, нельзя сказать о других людях.
— Иосикава!
Стражник откликнулся не сразу. Второй гребец ткнул его локтём в бок. Иосикава поднял голову, нашарил меня взглядом:
— Да, господин!
— Кто привязал камень к ногам Ловкача! Ты?
— Нет, господин.
— А кто?
Он замешкался с ответом.
— Я, господин, — откликнулся второй гребец. — Иосикава обмотал камень верёвкой, а я привязал конец к ногам преступника.
— Обмотал верёвкой? — удивился я. — Иосикава, ты же сказал, что не привязывал камня!
— Вы спросили про ноги, господин, — пропыхтел старшина. Лицо его блестело от пота. — К ногам я камня не привязывал, я камень обматывал.
— А кто столкнул тело в воду?
— Я, — с уверенностью откликнулся Иосикава.
— Точно?
— Не сомневайтесь, господин! Я и никто другой.
Я наклонился вперёд:
— А я и не сомневаюсь. Тело сбросил ты, конечно же, ты. Ну что, Ловкач, не пора ли признаться в фуккацу? Как по мне, самое время. Протокол, если не возражаешь, мы составим на берегу.
Господин Сэки шумно втянул воздух сквозь зубы, но вмешиваться не стал.
— Иосикава утопил твоё тело, хитобан, — я говорил не столько для Ловкача, сколько для начальства. Допускаю, что старший дознаватель ещё раньше пришёл к тем же выводам, что и я, просто хотел завершить дело по прибытии. Но если нет, пара лишних слов не повредит. — Что же это значит? Это значит, что он убил тебя. Спрятать — или утопить — тело такого, как ты, и означает: убить. Не позволить голове найти его, прирасти, ожить полностью. Так уверяет святой Иссэн, а он человек знающий. Иосикава убил тебя, ты занял его тело. Правда, занял не сразу. Пришлось обождать, пока ты умрешь целиком: и телом, и головой. Но ведь задержка ничего не меняет, правда? Закон есть закон.
Лодка завертелась на месте: Ловкач перестал грести. Стражник, сидевший рядом с ним, отодвинулся, вжался в борт. С опозданием он тоже бросил весло. Ещё миг, и бедняга сиганул бы от страха в воду.
— Допрос! — выдохнул Ловкач. — Доказательства?!
— Дознаватель Рэйден только что провёл допрос, — вместо меня ответил господин Сэки. — Ты не сразу отозвался, когда тебя окликнули по имени. Ты запутался в показаниях о камне, теле и верёвке. Но ты точно знал, кто столкнул тело в воду. Ещё бы тебе не знать своего убийцу! Рэйден-сан, примите моё искреннее восхищение. Допрос был проведен быстро и точно.
3
«Я Ямасита Тиба!»
Я не отрывал взгляда от Ловкача.
Солёный ветер бил в лицо, глаза слезились. Пахло водорослями, но мне казалось, что пахнет кладбищем. Ну да, есть люди, которым кладбище — морское дно. Рыбы едят их плоть, крабы едят, а толку?
Плоть — иллюзия, сказал бы святой Иссэн.
— В фуккацу нет посредников, знаешь? Кто столкнул тело, тот и убийца. Не тот, кто отдал приказ, — при этих словах господин Сэки вздрогнул. — Не тот, кто вязал камень к ногам. Тут имеет значение действие, а не приказы или намерения. Мой отец мог бы тебе кое-что рассказать про это, но он сейчас далеко. Могла бы рассказать и бабушка, но она вряд ли захочет говорить с таким, как ты.
Лодка с инспектором ушла далеко. Обернувшись, я увидел, что лодка со слугами остановилась. Слуги вглядывались в нас, не понимая, что происходит. Наши голоса если и долетали до них, то слов было не разобрать.
— Я только одного не могу понять, Ловкач. Как твою голову нашли рядом с телом, а? В первый раз? Должно быть, ты летал поблизости. Возвращался с охоты? Ты ведь пил их кровь по ночам, я знаю. Ловил птиц, насекомых, высасывал яйца в гнездах. Но кровь… Как ты сказал надзирателю? «Прокушу жилу, ты даже не почувствуешь. Никто не чувствует, у меня волшебная слюна…» На подлёте ты увидел, что твоё тело нашли. И что?
— Испугался, — прохрипел он, прожигая меня взглядом. Умей ненависть убивать, я бы уже сидел в теле Иосикавы, сменив там Ловкача. — Решил: съедят. Вот дурак! Да пусть бы съели, я бы уже перебрался в кого-то из этих мокриц…
Он зашёлся диким смехом:
— Ищи-свищи! А там бы придумал, как сбежать. Испугался, говорю. Упал рядом, притворился мёртвым. Решил: утром срастусь, сбегу в скалы. Там видно будет! Говорю же, дурак. Запаниковал, утратил соображение. Хуже нет видеть, как тебя едят…
Мне вспомнился бедняга
