Юрий Никитин - Фарамунд
— Хорошо, — согласился Фарамунд безучастно. — Но зачем они?
Громыхало даже отшатнулся:
— Как зачем?
— Зачем? — повторил Фарамунд вяло. — Я не собираюсь больше воевать.
— А войско? — воскликнул Громыхало. — Такого войска ни у одного из соседей нет! Потому все и бегают как мыши, носами шевелят. Уже то один, то другой услуги предлагает. Ты, если захочешь, любого из них нагнешь, коммендации потребуешь!.. Да и нам нельзя застаиваться. С севера еще народы прут!.. Пусть уже по нашим землям идут, нам платят... А мы впереди пойдем. На юг! Ты не видел Рима, а я в нем был, по его улицам подошвами шлепал! А если Рима не зрел, то что ты, вообще, на свете видел?
Потом пришла долгая затяжная весна. Не только дороги, вся земля превратилась в топкое бескрайнее болото. С высоты башни он с угрюмой злобой смотрел на озера темной воды, поверхности не видно под мусором, прошлогодними листьями, плавают раздутые трупы утонувших зверей, вывороченные с корнями деревья, кусты, будто их смыло бурными потоками.
В небе было тесно от птиц, что возвращались с далекого непостижимого юга. Все чаще он торчал на высокой башне, томимый неясными чувствами. А когда земля чуть подсохла, как-то само собой получилось, что к бургу начали съезжаться отряды конников. Это были только начальники отрядов, а само войско, что за зиму не только нагуляло жир, но и увеличилось в несколько раз, все еще оставалось на прокорме по селам и деревням.
Сегодня небо посветлело, однако темный край земли еще не отделился от такого же темного неба. Фарамунд засмотрелся на непривычно светлое пятно в небе, мучительно стараясь понять этот знак. Все что-то да значит, даже простолюдин старается разгадать небесные знаки, чтобы вовремя засеять, уберечь от саранчи, собрать до нашествия злых людей.
Со стены видно было, как далеко-далеко по реке уходила крохотная ладья, похожая на жука-водомерку. Длинные весла загребали воду, словно лапки. Тоже знак, только еще не разгаданный.
В лесу еще лежал под прелыми листьями слежавшийся снег, но на открытых солнцу местах земля подсохла окончательно. Военачальники привели войско, Фарамунд угрюмо оглядел пополнение, распределил, кому где держаться, а еще через неделю сборов огромное войско выступило по направлению к югу.
Окрестные лорды смотрели на свирепое войско со страхом. В глазах у каждого было желание, чтобы все ушли подальше и там остались. Живые или мертвые — неважно. Окраины Рима, как говорят, уже захватили готы, лангобарды грабят по всем землям Рима. Пусть и эти франки там поселялся. Те, которые уцелеют...
Фарамунд остановил коня на холме, а войско двигалось нескончаемым потоком. При виде рекса грозно кричали, били рукоятями мечей в щиты. Он видел, как молодые воины разводят плечи и выпячивают грудь, всячески стараются выглядеть огромными и страшными, пугающими.
Впереди войска двигался отряд тяжеловооруженных конников. У всех на головах блестели настоящие железные шлемы, доспехи у каждого из толстой кожи, за спинами круглые щиты, в руках длинные копья. Кроме того, у каждого на поясе с одной стороны короткий меч, с другой — боевой топор.
Этот отряд вел сам Вехульд, уже давно не разбойник, а грозный воин и военачальник, имя которого со страхом повторяют везде, где он проходил. В этом отряде все воины рослые, крепкие. Отборные головорезы, прошедшие огонь и воду, а теперь мечтающие добраться до самого Рима.
Второй отряд, целиком состоявший из пеших, вел не менее известный своей жестокостью Кобольд. Половина состояла из лучников, половина из копейщиков. Лучники перед боем выходили вперед, осыпали врага тучей стрел, а когда те бросали конную мощь на дерзких, вперед выступали копейщики и, уперев древки в землю, встречали недрогнувшими остриями налетающих коней. Если же на них шли такие же пехотинцы, против которых копья оказываются почти бесполезными, то копейщики либо сами хватались за мечи, либо подавали знак конному отряду Вехульда.
Нестройные орды вел повзрослевший воин из первых примкнувших к нему разбойников, Тонтиллур Синезубый, отважный, но безжалостный, и настолько угрюмый, что его сторонились даже его соратники. Он любил резать пленников на части и заставлял их есть собственное мясо. А еще улыбка появлялась на его мрачном лице, когда захватывал настоящих римлян и сажал их на колья.
Дорога вывела из леса, пошла, петляя, до самого горизонта. Взору открылась бесконечная равнина, где ровными квадратами желтели пшеничные поля, где, несмотря на постоянные бои, грабежи, насилие, банды мародеров, все еще паслись уцелевшие стада, большой стаей шли к озеру гогочущие гуси. Солнце светило ярко, золотые поля блестели как золото, луга зеленели, чисто вымытые дождями. В небольшом озере, куда шли гуси, неспешно расхаживали цапли, с ленивым добродушием поглядывали на толстых лягушек.
Фарамунд не сказал ни слова, его конь отправился вдоль берега реки, а ближайшие военачальники, переглянувшись, последовали за ним.
На горизонте медленно вырастала огромная хмурая гора, похожая на спящего медведя. Проезжая деревни, видели, как встревожен народ, суетится, как пчелы в улье при отлете матки. По дороге в лес тянулись целые семьи: с женами и стариками, с детьми. В деревне бросали повозки, даже коней, в чаще все застрянет. Везде слышался плач: где тихий и печальный, где надрывный рвущий за душу вой.
К Фарамунду подъехал раздосадованный Громыхало:
— Тупой народ, эти галлы, — пожаловался он.
— Что так?
— В леса прячутся... Сколько ни говорил, что не тронем, все одно бегут.
Фарамунд равнодушно пожал плечами.
— Может быть, им не нравится и то, что грабим и насилуем? — предположил он.
— Так не убиваем же! — удивился Громыхало.
— Ну, когда на глазах насилуют его жену и дочерей, никто не ликует... К тому же у него требуют сказать, где закопал золото. Это помимо того, что уже увели со двора корову и забрали гусей.
Громыхало почесал в затылке:
— Что делать? Так всегда...
— Они знают, что мы не останется, — объяснил Фарамунд. — У них выбор: переждать недельку в лесу, но не ограбленным, или же остаться в деревне, но уже на нашу милость...
Все чаще на горизонте поднимались черные столбы дыма. Летучие отряды уходили далеко вперед. Дважды возвращались, сильно потрепанные. Фарамунд всякий раз направлял туда тяжелую конницу. Кто бы ни напал на его людей, должен быть наказан жестоко. Пусть весть идет впереди его войска...
Лес, лес, лес... Дремучий, деревья в три обхвата, кора в наплывах, покрученные ветви опускаются до самой земли. Лесными тропками не пройти, приходится в обход, старыми римскими дорогами. Он помнил, какой благоговейный трепет охватил, когда впервые увидел дорогу, мощенную каменными плитами.
