"Та самая Аннушка". Часть вторая: "Это ничего не значит" - Павел Сергеевич Иевлев
— Нихрена, один туман.
— Смотри, я тебе говорю! Старайся!
Я уставился вперёд так, что чуть глаза на лоб не вылезли, и всё равно чуть не пропустил.
— Туда, да туда же, придурок! — Донка тычет пальцем вперёд влево. — Сворачивай!
Я повернул руль почти наугад, в последний момент увидел контур чего-то, вроде примыкающей дороги, поправил курс — и солнце снова зажглось.
— Чёрт, напугал, — сказала дрожащим голосом Донка, — уж думала, проскочим. На Дороге, знаешь ли, заднего хода нет. Ладно, привыкнешь. Сначала все водилы ни хрена не видят, но потом привыкают по-чуть.
— А ты что видишь?
— Я, блин, чёрт меня дери, вижу такое, от чего ты бы визжал, рыдал, ссался и просился к мамочке. А все говорят: «Доночка пьянь, Доночка все мозги пробухала!»
— Я не говорю.
— Просто мы недавно знакомы.
Я посмотрел в зеркала: вахтовка и два автобуса, как ни в чём не бывало, катятся сзади. Ну, хоть это в порядке.
Пейзажик удивительно никакой — дорога в две полосы, на асфальт нанесло листвы с придорожных посадок, цвет листьев выдаёт позднюю осень, небо облачное с просветами, воздух прохладный и влажный. Прямо-таки наша средняя полоса.
— А мы разве не тем же путём возвращаться будем?
— Нет, другим. Большинство маршрутов… как, блин, это слово-то умное? Анизотропные, вот. Туда — одним путём, обратно — другим. И нет, я понятия не имею, почему так. Может, Основатель, когда прокладывал Дорогу на заре веков, делал это пьяным в дымину. Я бы на его месте только так и каталась. Я и на своём-то месте…
— А её Основатель проложил?
— Да мне почём знать? Это ж хрен знает когда было. Просто люди сочиняют всякую фигню. Я, когда молодая была, трахалась с профессором Библиотеки, он постоянно про Основателей с Хранителями задвигал. Думал, я ему даю, потому что мне интересно.
— А тебе не было?
— Не-а. У него просто всегда было выпить и член большой.
— Серьёзный подход.
— А то! Я была девушка с понятием. Эх, ты себе не представляешь, какое говно быть старой! И вырубает с полстакана, и никакого тебе секса. Всё, что как-то скрашивало мою говённую жизнь, теперь в прошлом, а и не помню половины, потому что постоянно пьяная была. Только и осталось, что Дорога, на которой я и сдохну однажды. Вот её я помню, её хрен забудешь…
— А Аннушка? — спросил я осторожно.
— Чего Аннушка? Аннушке хорошо, она не стала старенькой, как Доночка. У неё сиськи торчком, жопка кулачком. Ей каждый готов налить и на неё каждый готов залезть. Думаешь, я не вижу, как ты не неё слюнями капаешь, одноногий?
— А как ей удаётся не стареть?
— Не говорит, — вздохнула глойти. — Раньше была такая штука, называли её просто «Вещество». В Коммуне гнали, никто не знает из чего. Стоило… ну, сравнить даже не с чем. Зверски стоило, и не всякому продавали. Но можно было накопить, или намутить, или украсть, или отнять, или в подарок получить. Аннушка, например, у подружки своей тогда брала, та в Коммуне была большой шишкой. Аннушка хитренькая. А Доночка была дурочка, Доночка думала: «А, нафиг, я и так пока молодая, потом как-нибудь, а пока лучше денежки пропью…» А потом — хлобысь! Что-то в той Коммуне поломалось, и Вещества не стало. У Доночки сиськи отвисли, жопка сморщилась, личико помялось, про печень вообще молчу. А всё — караван ушёл, ни за какие деньги не купишь ни крошечки.
— А вы с Аннушкой давно знакомы?
— Хочешь узнать, насколько она старая грымза? — захихикала бабка. — Как я, или ещё древнее? Так вот, служивый, когда Доночка в первый раз выползла на Дорогу, юная и дурная, пьяная и смелая, то подружка твоя уже была Той Самой Аннушкой. И выглядела ровно так же, как сейчас. Вот и думай, важно тебе это или нет.
Я подумал. Потом ещё раз подумал. И ещё раз. И решил, что нет, не очень важно. Да, Аннушка, наверное, старше Донки. При этом Донка старуха, и отношусь к ней соответственно, а Аннушка, буду честным, мне очень нравится. И даже если ей сто лет, это ничуть не помешает мне завалить её в койку. Если она позволит, конечно.
— Вот что значат упругие сиськи и крепкая жопка, — язвительно прокомментировала наблюдавшая за моими размышлениями глойти. — Всё, что вам нужно от женщины, сантиметр сверху. Один процент человека. Если процент гладкий, без морщин снаружи и без жира внутри, то и влюбиться можно. А чуть провис — всё, пошла прочь, старая кляча. А то, что девяносто девять процентов человека при этом не изменилось, да плевать.
Я только плечами пожал молча. А что тут скажешь? Ну, вот так мы устроены. Даже лучший человек интересен, пока молод и привлекателен. Хотя потом он не становится хуже. Если подумать, то даже лучше становится — умнее, опытнее, сдержаннее, успешнее. Да просто состоятельнее, в конце концов. Но из гендерного забега он уже выбыл, потому что тот самый «сантиметр сверху», тут Донка права. Природа всю эту «любовь-морковь» придумала, чтобы как-то подсластить нам пилюлю необходимости выкармливать мелких спиногрызов, поэтому, какими бы умными мы себя ни считали, а партнёра оцениваем не головой.
— Алё, служивый, чего задумался? — пихнула меня в бок глойти. — Не видишь, дорога на поворот пошла? Держись за баранку, переходим!
Мир моргнул, машина подпрыгнула, стеной упал туман.
Мы на Дороге.
Глава 15
Свободный приз
На Терминале вечер, почти ночь. Я вымотался так, как будто проехал тысячи полторы километров, хотя на одометре намоталось едва три сотни. Очень напрягает Дорога с непривычки — едешь, сам не понимая куда, надеешься только, что старушенцию рядом внезапный карачун с натуги не хватит. Сидишь, вцепившись в руль, глаза до боли выпучив — пытаешься хоть что-то разглядеть в этом чёртовом тумане. К концу поездки даже стало получаться: проступили контуры обочин, и хотя бы понятно, что едешь вдоль, а не поперёк. Съезды научился различать — не сам, но когда Донка пальцем ткнёт. А на подъезде к Терминалу как будто
