Сергей Фомичев - Серая Орда
Простуженный вновь замолчал, будто бы нос прочищая. Долго сморкался, разжигая в собеседнике нетерпение. Тот начал елозить, сопеть, всячески показывая желание узнать, что же дальше-то стало. Наконец, не выдержал, спросил, затаив дыхание:
— И что?
— Что, что? — передразнил простуженный. — Известно что. Свалился оттуда, а голову в дупле оставил. Точь-в-точь, как покойный разбойник и предрекал. Сказал, что голову потеряет, так и вышло…
— Вишь как… — протянул второй стражник с таким страхом, будто сам только что возле проклятого дерева стоял.
Оба надолго умолкли.
Рыжий хорошо знал эту небылицу. Не то, что знал — он сам её и придумал. Кому-то в Муроме рассказал, быть может, тому же Мослу, а она вон как, вернулась. Кто бы подумать мог? Впрочем, не совсем это и небылица. Рыжий лишь немного тогда приврал. А дело-то и впрямь похожее вышло. Действительно был такой монах жадный, что на серебро разбойничье польстился. Пошёл клад добывать. Только там в дупле пчёлы жили. Или осы, а может быть шершни. Так что всех, кто без спросу совался, зажаливали они до смерти. Оттого и костяки под дуплом навалены.
Червленый Яр. Июнь.
Не поднялась у Варунка рука на невиновного человека. Столько людей, селений, всё княжество, считай, на кону стояло, а вот не поднялась. Решимости не хватило. Храбрости ему не занимать, но безвинного товарища убить, совсем другая храбрость нужна.
И так, и эдак прикидывал. Ждал, может в сваре с монахами купца подставить получится. Но нет. Стражники на ссору не шли. Они вообще нечасто в темницу заглядывали. Раз в день только — воду, да кашу подать. Услышав же дерзость, хлопали крышкой и весь разговор.
А Палмей так и не заподозрил, какая смерть одному из них уготована. Всё гадал — недоразумение случилось, или ради выкупа их держат, или, быть может, порасспросить желают о чём. Думал, вот-вот разъяснится дело, помягчают чернецы и отпустят обоих. А до тех пор не унывал купец. Всякие байки княжичу рассказывал. Про торговлю, да охоту, про походы промысловые и случаи разные…
Тут-то у юноши и блеснула мысль. Переждав терпеливо очередной рассказ, он бросил:
— Вы, купцы в военном деле не смыслите ни черта.
— К чему это ты, князь? — удивился Палмей.
— А к тому, что случись война, а князя с дружиной, предположим, в городе нет, и совсем вы тогда потеряетесь.
— Как, то есть, нет? — удивился земляк. — Бор-то с нас, чай, на дело идёт.
— А вот, предположим, — настаивал Варунок. — В Муром дружина ушла, или полегла где.
— Ну?
— И вы, стало быть, как овцы разбежитесь, каждый свою шкуру спасая.
— Ну, это ты зря, князь… — обиделся купец. — Из лука я, пожалуй, не хуже тебя бью. А иные из нас, промысловых, клинком орудуют любо-дорого поглядеть. Торговое дело, видишь, и защиты требует. В лесу, да на дороге, не одни только калики перехожие попадаются. Всякое бывало…
— Положим, — как бы согласился Варунок. — А строй поставить? А место для битвы подобрать? А слабину у врага нащупать, да определить, когда ударить лучше по ней? Хитростей много разных. Тут не сноровка, голова нужна.
— На то начальники ополчению дадены, — возразил Палмей.
— А нет начальников, — не сдавался юноша. — Убили всех, или того хуже, продались они.
— Тьфу ты, — осерчал купец и замолчал.
Не по нраву ему разговор пришёлся. Нет бы, про бобра рассудить, про ласку поспорить, про соболя. Нашёл бы чего сказать-рассказать. А княжич всё на войну норовит повернуть беседу.
Но скука всё равно заедала, и купец предположил:
— В леса уйдём, станем оттуда врага щипать.
— В лесах всю страну не спрячешь…
Варунок ещё помучил купца вопросами и возражениями, пока, наконец, не выпал удачный случай.
— Ну, к примеру, где бы ты стал переправу искать, если отсюда на Мещеру наступать?
— Вот репей, — вздохнул купец. — С какого же это праздника, мне на родной дом войною идти?
— Нет, ты просто скажи. Для примера.
— Не знаю! — чуть не закричал Палмей.
— Вот видишь! — торжественно заявил Варунок, словно незнание земляка в таком вопросе, расставляло всё по своим местам. — А переправу-то надо наводить возле Сосновки. И нигде больше.
— Почему же непременно возле Сосновки? — удивился собеседник.
Княжич проявил необыкновенную живость.
— А берега там пологие — раз. А брод широкий — два. Никто не ждёт в такой глуши — три…
— Пожалуй, — согласился совершенно сбитый с толку купец. — Однако я пока не рвусь Мещеру воевать. Чего тебе в голову взбрело, такое спрашивать?
Но княжич добился уже своего и продолжать разговор не стал. Будто устав, он зевнул, и произнёс протяжно:
— А места-то какие у нас…
Такой поворот Палмею понравился. Он тут же припомнил подходящий настроению случай, и в последующие полтора часа, Варунок узнал много нового о повадках всевозможной дичи, что обитала в прекрасных родных лесах.
Позже, он ещё несколько раз возвращался к возможной переправе через Оку, а купец, решив, что земляк в заточении попросту повредился умом, ему не перечил. Поддакивал.
Мещера. Июнь.
На рассвете, плотно перекусив, разбойники занялись пленными. Вурдов выдернули из землянки и проволокли по земле двумя безжизненными тушами. Это оказалось делом нелёгким, ватажники изрядно попотели, прежде чем свалили груз возле Рыжего.
Вурд существо чистоплотное. Он живёт среди грязи, носит годами одну и ту же куртку, но шерсть его неизменно остаётся чистой, даже блестящей. Но то вурд на свободе. Стоило Власоруку с Быстроногом провести ночь в плену, как оба они тут же явили собой жалкое зрелище. Шерсть местами свалялась, местами покрылась грязью. Всюду свисала жухлая трава, щепки, кора, какие-то прошлогодние листья. Гордый взор притупился, и в вурдовых глазах нельзя было прочесть ничего кроме ненависти. Казалось, только развяжи руки, и они немедленно вернуться к своему кровавому прошлому, а именно в клочья растерзают всех, собравшихся на поляне людей.
Рыжего рывком подняли с земли. Он охнул, едва устояв на затёкших за ночь, а теперь отозвавшихся резкой болью ногах. С улыбкой, не предвещавшей ничего доброго, подошёл Лохматый.
— Почему бы мне просто не прирезать тебя прямо здесь и сейчас, вместе с твоими злобными мишками?
Не дожидаясь ответа, он двинул Рыжему сапогом в живот, а когда тот сложился вдвое, поддал в бок коленом. И это оказалось только началом. Вопросы в том или ином виде повторяли первый и перемежались с ударами, что отличались большим разнообразием. Рыжий падал, его вновь ставили на ноги и опять били. Вурдов поначалу тоже принялись избивать, но быстро оставили в покое — что за радость бить тех, кто боли не чувствует. Никакого, прямо сказать, удовольствия. Так что все тумаки доставались теперь одному Рыжему.
