Кукла-талисман - Генри Лайон Олди
— Что здесь происходит?
Объявился разбуженный господин Цугава. Убедившись, что Ансэй жив и дышит без затруднений, хотя и продолжает спать самым противоестественным образом, Хисикава с Гичином под руководством господина связали наследника поясами — чтобы не навредил себе.
Вернули на ложе, укрыли плащом.
Дом наполнился гомоном и отсветами пламени. Вассалы и слуги спешили на помощь. Несмотря на отчаянную суматоху, Ансэй так и не проснулся.
* * *
— И всё это вы узнали, просто осмотрев комнату?!
Господин Цугава был впечатлён. А Хисикава с Гичином смотрели на меня, как на самого бога Дзидзо, явившегося исполнить их желания. Особенно Хисикава — и я догадывался почему.
— Да, Цугава-сан. Для этого мне пришлось снять плащ с вашего сына. Ещё раз прошу прощения!
— Это лишнее, Рэйден-сан! Вы исполняли свой долг, и замечу, делали это превосходно! — Цугава перевёл взгляд на вассалов. — Вам есть что добавить к словам господина дознавателя?
Гичин отрицательно покачал головой. Хисикава, чуть замешкавшись, сделал то же самое.
— Всё так и было! Вы словно сами там присутствовали, господин дознаватель! — не сдержавшись, нарушил молчание Гичин. — Дозволено ли мне будет спросить?
Я посмотрел на Цугаву. Мы оба кивнули.
— Спрашивайте.
— Я даже не представляю, как вы всё это узнали — что случилось в спальне, кто из нас дежурил первым…
Я едва сдержал улыбку. Если удача бросает за тебя кости — только глупец откажется от выигрыша.
— След от шнурка на шее молодого господина. Крепкий сон пострадавшего, несмотря на шум, свет и толпу, набившуюся в спальню. Смятое ложе, синяки на руках. Опрокинутая тумбочка, следы борьбы. Амулет, который раньше висел на шее молодого господина, я обнаружил в руке Хисикавы.
Перечисляя всё это, я смотрел на Гичина, но краем глаза поглядывал на Хисикаву. Я видел то, что ожидал увидеть. Оба самурая были одеты в домашнее платье цвета древесной коры, оба стояли не двигаясь, словно пустили корни, только лицо Гичина стало красным, как осенняя листва клёна, а Хисикава в начале моего рассказа позеленел, будто весенняя липа. Лишь сейчас краска стала возвращаться на его щёки.
— Добавим к этому вчерашнюю попытку самоубийства, обеспокоенность господина Цугавы и ваше присутствие в спальне, когда все остальные толпились снаружи. Разве картина теперь не стала ясной?
— А голос? — Гичин решил поймать меня на горячем. — Вы же не слышали, как кричал молодой господин! С чего вы решили, что он кричал, да ещё и не своим голосом?
Я улыбнулся:
— Но ведь он кричал, да?
— Да! Но как вы об этом узнали?
— Посетив управу службы Карпа-и-Дракона, господин Цугава сообщил мне, что во время первой попытки самоубийства его сын, отбиваясь, кричал про долг и верность семье. Голос Ансэя в этот момент не был похож на его обычный голос. Я предположил, что то же самое произошло и во время второй попытки. Судя по вашему вопросу, я не ошибся.
— А очерёдность? Очерёдность стражи?!
— Да, конечно. Вы, Гичин, встречали нас у ворот, когда ваш господин и я въезжали в усадьбу. Днём вы стояли в карауле, и господин Цугава предоставил вам возможность выспаться, прежде чем снова заступить на пост. Значит, Хисикава дежурил первым.
— Это ж надо! — Гичин захлопал в ладоши. Грубые, словно рубленые топором черты его лица лучились восторгом. — Когда вы рассказали, всё стало проще простого. Меня гложет стыд! Сам бы я ни за что не догадался!
— Тогда, надеюсь, — вмешался Цугава, — вам, Рэйден-сан, также известно, что творится с моим сыном? Почему он желает покончить с собой? Как этому помешать?
— Об этом сейчас говорить рано, — уклонился я от ответа. — Не хочу попусту тревожить вас догадками. С вашего позволения, я доведу дознание до конца. Вы будете первым, с кем я поделюсь своими выводами!
— Разумеется! Приступайте хоть сейчас!
— Сейчас я, если не возражаете, отправлюсь спать. Если боги будут милостивы, этой ночью с вашим сыном больше ничего не случится. Он надёжно связан, его охраняют. А днём я постараюсь пролить свет в тёмные углы.
Вне сомнений, господину Цугаве хотелось, чтобы я не спал, не ел, не облегчался, а только нырял за раковинами тайн да таскал из них жемчуг правды. Но он не стал возражать:
— Хорошо, Рэйден-сан. Час-другой сна нам всем пойдёт на пользу.
2
«Вон отсюда!!!»
Вернувшись в гостевой домик, я упал на ложе и заснул как убитый.
Это было не удивительно, учитывая обстоятельства. Удивительным было другое: во сне я делал всё возможное, чтобы меня не убили. Ну да, сон. Не такой дурацкий, как первый, когда меня ещё не выдернули из постели, но куда страшнее.
В этом сне я бился мечом: острым, стальным. С большой, знаете ли, сноровкой. Битва меня не слишком озадачила: после Фукугахамы, будь она проклята, мне не раз снились сны, напоминавшие о той резне. Поначалу — стыдно признаться! — я даже кричал, пугая мать, и просыпался весь в поту. Со временем привык, кричать перестал. Выныривал из кошмара, лежал молча, смотрел в потолок. Вспоминал: ночь, пламя. Нога едет в жидкой грязи. Лезвие свистит над головой. Тычу куда-то мечом. Звон, хрип. Свист, лязг. Верчусь угрём на сковородке. Хлещу сталью, как плетью.
Короче, битва — ладно. Но откуда взялась сноровка?!
Ни в Фукугахаме, ни позже, хоть во снах, хоть в воспоминаниях, я не преувеличивал своё мастерство. Сейчас же, пока моё тело спало в гостевом домике на чужой постели, мой разум бился с врагами так, словно я родился не Торюмоном Рэйденом, а Ивамото Камбуном, воплощением самурая древних времён, помешанного на стальных клинках. Кто другой поверил бы, что я с пелёнок до зрелых лет только и делал, что рубил, колол, рассекал.
Кто другой, только не я. Уж я-то себя знаю!
Во время боя думать о посторонних вещах нельзя. Вот и сейчас: отвлёкшись, я с большим опозданием заметил, что огонь, пожирающий храм кириситан, как это всегда было в моих прежних кошмарах, разметался в полнеба. Выгнулся дугой, изменил окраску. Налился жемчужной серостью, выпятил розовую мякоть, алые прожилки; превратился в рассвет. Земля под ногами взяла и накренилась, будто веранда дома во время землетрясения. Не так резко, чтобы я упал, но скакал и прыгал я теперь не на ровной утоптанной площадке перед храмом, а на рыхлом горном склоне.
Эй, сон! Почему самовольничаешь?!
Крики остались: в кошмаре кричали и раньше. Когда дерутся, всегда кричат. Но женских воплей прежде не было, это точно. Стараясь увернуться от ударов здоровенного топора,
