Воплощение - Дмитрий Билик
Старик при этом хитро щурился, но не проявлял недовольства. После встречи у кнеса наставник погрузился в глубокие думы, пытаясь разгадать загадку притворной доброты Свигожа.
Ее жизнь, которая Одаренной казалось серой и полной воинской рутины, для Латно стала великим приключением, какое не каждый сказитель мог поведать. Этот вполне взрослый муж испуганно распахивал глаза, искренне смеялся и с любопытством допытывался подробностей. Юти чувствовала симпатию, какая исходила от Латно. И она ее смущала.
Кладезный смотрел на нее странно, не с тем восхищением, какое дева часто видела в глазах встречных, когда те узнавали ее силу. Наверное так глядел Сертан на диковинное растение, дарующее исцеление оскверненным, Фромвик на только что созданный на бумаге узор, а Ерикан… Ерикан на вино, вкус которого его искренне удивил.
Но вместе с тем Юти чувствовала почтительность, с какой говорил и обращался к ней Латно. Насколько она могла понять, положение женщин в землях Седьмы было не таким свободным, как на Юге. Может все дело в том, что для кудесника она виделось не простой женщиной?
Юти как могла отгоняла эти мысли. Она давно понимала, что со времен Райдара сильно изменилась. Выросла телом, разумом, опытом. Одаренная вспоминала несчастного Нарахеля и с горечью осознавала, что та любовь была детской. Первой, робкой и бескомпромиссной. Казалось, после смерти торговца дева никогда не сможет испытать нечто подобного.
И вот теперь, идя плечом к плечу с сильным и любопытствующим Латно, который жадно ловил каждое ее слово, она вновь ощущала странное пламя внутри. Которое порой так разгоралось, что не было никакой мочи его терпеть. Тогда она отодвигалась от Латно и меняла тему разговора.
— Расскажи про магию крови.
И воодушевленный Латно, который только что слушал сказания о гордом Севере, сбивался, но все же отвечал. Правда, уже без всякой увлеченности.
— Только имперцы называют ее магией крови. В Седьме все зовут ее Ихором.
— И часто ее используют?
— Бывает, — кивнул Латно. — Обычно, как мы с братьями. Как только родственник проходит через Рощу и становится кудесником, его привязывают к семье. Режут руку, смешивают кровь и силу, после чего вы чувствуете друг друга. Когда нужно бывает собрать всех, отмеченных Ихором, режут на алтаре слугу, тогда дружинники, что вблизи, чувствуют и приходят. Или вот еще…
Латно рассказывал о том, что в землях Империи посчитали бы преступлением и святотатством, а Юти даже завораживала его откровенность. Но среди многочисленного перечисления запрещенного колдовства, он задел тему, которая Юти невероятно заинтересовала.
— Бывало, что сильный воин привязывал только прошедшего через Рощу кровью. Обагрял оружие Ихором и нарочно ранил другого. После этого он мог почувствовать свою жертву почти везде. Со временем связь ослабевает, только…
— Только что? — чуть ли не вцепилась Юти в Латно.
— Редко кто этим балуется. Судьба кудесника странна и непредсказуема. Один бывает всю жизнь и шагу дальше не ступит, а другой за пару лет кладезным станет. На все воля богов.
— На все воля Аншары, — чуть тихо проговорила Юти. И добавила громче. — Но почему так стараются не делать?
— Говорят, что если отмеченный Ихором превзойдет в силе его привязавшего, то сам начнет чувствовать недруга. Так-то.
И Юти все встало на свои места. Когда-то Морац Кер по прозвищу Призрак, самый сильный егерь в Райдаре, а, может, и во всех Пределах, ранил стрелой Юти. И предварительно смазал наконечник собственной кровью. Аншара ведает, где и как он узнал секрет Ихора, как называли его семиреченцы. Но тем самым привязал к себе Одаренную. Правда, связь была слаба и укреплялась лишь, когда Юти сама обагряла тело кровью.
А много позже, когда Призрак ошибся и убил Зенку, то не учел самого важного. С помощью того же Ихора, Вельды уже были связаны меж собой. Сестры использовали с магию крови с давних времен, когда Аншары с ее правилами еще и в помине не было. И то после смерти Зельды все перевернулась. Потому что тогда Одаренная оказалась сильнее Мораца Кера.
Одаренная не стала рассказывать об услышанном Ерикану, который тревожился каждый раз, когда речь заходила про магию крови и связь Мораца Кера с Юти. Вместо этого, после окончания очередного дня пути, когда наваристая каша из купленных припасов упокоилась в животах, дева прислонилась спиной к дереву и закрыла глаза. Она не понимала, как пробудить Ихор. Тот будто бы работал не от колец, а от силы напрямую.
Юти перебирала все подряд, наверное, несколько часов, пока не ощутила, как течет кровь внутри. Будто по крохотному руслу реки. И с каждым ударом сердца чувствовала все вокруг более явственно и детально. А затем просто увидела мир глазами Морац Кера.
Призрак не спал, сидя у костра посреди большого лагеря, и смотрел в огонь. Юти даже услышала его мысли. Морац Кер устал и отчаялся. Оскверненные уже одержали три главные победы и множество мелких, которым не было числа. Но Призрак точно понимал, что его место не здесь.
Жестокосердность егеря никуда не ушла, он не стал старым добряком, а испытания не сломали мужа. Но Морац Кер действительно устал. Он не видел конца этому вторжению и не понимал, почему вынужден воевать против того, к чему так привык.
Егерь презирал мальчишку, вокруг которого все носились. То самое воплощение Инрада, будь он неладен. Опасался и презирал. Он не хотел служить такому правителю.
А потом Призрак ощутил ее. Воинственную деву, которую ранил, когда та была еще несмышленой девочкой. Злобным волчонком, кусающим любого, кто будет иметь глупость к ней подойти. И не просто испугался, оцепенел от ужаса.
Морац Кер чувствовал кольца силы, слышал мысли Юти, понимал, какого могущества она добилась. И осознавал, что отныне и вовек, в любой момент, когда она того захочет, дева может прийти.
Тогда Юти отстранилась. Вернулась в дремучий лес Семиречья близ дороги на восток, разглядывала оскверненных, которые даже спали тихо и испуганно, троих дремлющих братьев, один из них ныне стоял на страже, на Ерикана.
И легла, вполне довольная собой. Теперь у нее был мостик. С помощью него она в любой момент найдет мальчишку, в которого вселился Инрад. В тогда Юти поняла, что ее путь стал намного длиннее, чем был прежде. И месть за отца не его
