Эвис: Повелитель Ненастья - Василий Горъ

Естественно, я заинтересовался. Поэтому уселся в ближайшее кресло, закрыл глаза, услышал знакомый легкий шелест, с которым волны набегают на берег, и недоуменно нахмурился, решив, что хозяйка пляжного домика что-то перепутала. Но уже через десяток ударов сердца, не столько услышав, сколько почувствовав, как в этот шелест постепенно вплетаются дуновения легкого ветерка, представил себя на берегу ночного моря.

Ощущение, которое создавало вступление, постепенно настраивало на правильный лад и словно очищало душу перед свиданием с чудом. Поэтому каждый звук, от робкого теньканья первой проснувшейся пичужки и до басовитого гудения какого-то жука, заставлял трепетать от предвкушения.

Когда к этим звукам добавилось пение, я, честно говоря, не понял. Просто в какой-то момент почувствовал легкий холодок, пробежавший по спине. Затем сглотнул подступивший к горлу комок и сообразил, что непонятно, когда появившееся ритмичное дрожание воздуха, плавно набирающее мощь и заставляющее сердце колотиться все быстрее и быстрее — это голоса. Того самого мужского хора, о котором говорила Амси!

Я прислушался к нему. Душой. И принял его ею же — каждая нота, которую они дарили приближающемуся рассвету, звучала именно тогда, когда требовалось. И именно так, как хотелось.

Потом звук стал становиться плотнее и насыщеннее — в пение хора влились совершенно незнакомые, но невероятно красиво звучащие инструменты. И, в тот самый миг, когда душа была разорваться от Ожидания, запели женщины. Сначала Ивица, а затем и Найта с Майрой.

С этого мгновения я не слышал пение, а жил им. Поэтому не только видел, но и чувствовал каждый миг пробуждения мира: восторженно вдыхал утреннюю прохладу могучей грудью океана, радующегося скорому восходу Ати, и вместе с жаворонком, взлетевшим к светлеющему небу, оглашал окрестности ликующей трелью. Легким ветерком взъерошивал лепестки полевых цветов, только-только начинающих просыпаться, и вместе с еле-еле стоящим на ногах олененком осторожно разглядывал черными бусинками глаз буйное море разнотравья, постепенно обретающее цвет. С тихой радостью отражал лучи поднимающегося светила снежными шапками гор, теряющимися среди звезд, и крохотной ящеркой взбирался на камень, еще не успевший согреться. Поэтому шелест волны, набежавшей на берег, а затем откатившейся обратно, и наступившая после этого тишина резанули по обнаженным чувствам, как клинок — по яремной вене. И я, ощутив пустоту на том месте, где еще недавно билось полное жизни сердце, умер…

Сколько времени я потрясенно молчал после того, как открыл глаза — не скажу, ибо не знаю. Помню только, что заставить себя высказать Амси все, что я думаю о том, что она сделала с песней, оказалось безумно сложно, так как не находилось слов, которые могли бы передать мое восхищение. Но когда взгляд, блуждающий по комнате, наткнулся на оплавленную мерную свечу, и память услужливо напомнила о том, что надо было сделать в течение дня, я повернул голову к камере и склонил голову в знак уважения:

— Это было потрясающе…

…Воспоминания о Чуде продолжали рвать душу даже после того, как я вскочил в седло Черныша и подъехал к распахнутым воротам. Поэтому я запрокинул голову к хмурому зимнему небу, дождался, пока холодные снежинки остудят пылающее лицо, и лишь после этого подобрал оба Дара. Окружающий мир почувствовал не сразу. Но когда услышал все сознания на несколько перестрелов вокруг, то выбросил из головы все лишние мысли и сосредоточился на чужих эмоциях. И, не обнаружив ни единого признака опасности, подал коня вперед. Дарующие поехали следом, постепенно «врастая» в мое сознание и помогая превратиться в одну душу с тремя телами. И возвращая меня к нормальному восприятию жизни.

По дороге к лавке мэтра Колина мы не обменялись и парой слов — не было необходимости. Да и после того, как я выяснил, кто торгует самыми качественными музыкальными инструментами, продолжали молчать, ибо ощущали каждую рождающуюся в нас эмоцию во всех ее оттенках. Правда, выехав на улицу Долгого Эха и увидев вывеску, изображающую дайру, скрещенную со свирелью, почувствовали, что одного молчания становится маловато. Поэтому рассмеялись. Мы с Вэйлькой. А Найта, забившая все эмоции своим предвкушением, виновато вздохнула.

— Да ладно тебе, сестричка, все нормально! — успокоила ее младшая Дарующая. — Мы совсем не против разделить твое желание насладиться игрой на винарре! Тем более что ты не одна такая «громкая». Скажем, когда Алька…

— Какая, в Бездну, Алька⁈ — возмутилась старшая. — Когда ты… хм… думаешь о Нейле, о нем… хм… думают все!

— Не все, а только те, с кем я делюсь своими эмоциями! — «оскорбленно» уточнила Вэйлька, а потом весело засмеялась: — А так как я делюсь ими только с его любимыми женщинами, они на меня не обижаются.

— Спасительница! — воскликнул я, с ужасом представив себе тот вариант, о котором подумала меньшица. Потом осадил Черныша перед искомым крыльцом, спрыгнул на заляпанные грязью ступени, набросил повод на вбитый в стену дома крюк, отошел чуть в сторону и помог спешиться своим дамам…

…Несмотря на невзрачный внешний вид, внутри лавка мэтра Тивилла выглядела неплохо. Только радовала глаз в основном внешним видом идеально отполированных и красиво залакированных инструментов. А вот запахи, пропитавшие не такое уж и большое помещение, заставляли морщиться — в нем пахло клеем, лаками, деревом и, почему-то, пылью! Вэйльке эти удушливые «ароматы» тоже не понравились, зато Найта, втянув затрепетавшими ноздрями тяжелый дух, заулыбалась и мигом растеряла всю величественность походки и жестов — метнулась к полированному ящику, стоявшему неподалеку, откинула какую-то крышку, пробежала пальчиками по клавишам и недовольно поморщилась:

— Мэтр Тивилл, в вашей лавке есть нормальные инструменты, а не дрова со струнами⁈

Невысокий и круглый, как сдобная булка, мужчина, выскользнувший из-за «ящика» покрупнее, изобразил несколько глубоких поклонов. А выказав радость от лицезрения в своей лавке «столь утонченных благородных, да еще и обладающих идеальным слухом», пригласил ее пройти туда, где стоят «не инструменты, а песни, воплощенные в дереве, металле и лаке»! Найта фыркнула. А Вэйлька, «на всякий случай» ощупав мою шею, плечи, руки и талию, недоуменно захлопала ресницами:

— У него что, неважно со зрением? Где это ты у нас утонченный⁈

— Может, тут? — я ткнул пальцем в переносицу, потом услышал, как звучит очередная винарра, и вздохнул: да, по сравнению с инструментами Ушедших она действительно напоминала дрова со струнами. Хотя и была чуть более звонкой, чем первая.

— Мэтр Тивилл, кажется, вы меня не поняли! — недовольно рыкнула старшая Дарующая. —