Разбитая наковальня - Данила Ромах
Но зов пробудил крыса. Мысль, рождённая в омуте инстинктов, превратилась в светлую мечту, отличимую от набитого брюха и десятка маленьких наследников-Зубчиков.
Вернуть к жизни самого создателя.
В невероятно далёком от полного понимания образе крыс увидел силу, могущество и власть, и трепет захватил его. «Ты прогрызёшь себе дорогу сквозь судьбу, Зубы, – твердил крысу зов, – следуй моей воле, и ты вечно будешь греться в лучах моих».
– Уже очень скоро, – подбадривал себя грызун вслух, из последних сил быстро переставляя лапки. – Терпи, Зубы, терпи!
До места встречи оставалось всего-то ничего. Зубы сверился с запахами, что коснулись розового носика: большая кошка по имени Лапа была близко. Расстояние между крысом и остальными слугами повелителя Лапа бы преодолела в три резких прыжка, от ветви к ветви. Но стража не покидала своего поста, особенно на собраниях. Пока остальные таскали святую добычу, Лапа оберегала подобранные куски от посягательств недалёкого умом путника или зверя, глухого зову. По крайней мере, она так всегда утверждала.
Зубы был уверен, что кошачья царица просто не доверяла никому из немногочисленных слуг владыки. Такова её подозрительная хищная природа. Пронырливый Хвост, чьё присутствие не всегда можно было даже учуять, неделю назад рассказывал, как Лапа тихо говорила с повелителем, будто имеет право дождаться ответа.
– Чудная, но страшная, – вновь крыс поделился мыслью с дикой травой. – Но повелителю вернее знать, кто достоин стать его слугой. Я ведь правильно понимаю, господин?
Господин не отвечал.
Звери, пробуждённые зовом, собирались у векового дуба. Тот молча наблюдал за пленниками древних слов, только иногда посмеиваясь над безвольными тварями танцами листьев. Он тоже чувствовал присутствие иной силы, но жаждал оставить её лишь себе одному. Ещё будучи жёлудем, исполин слышал легенду об истинном создателе острова, о его сыновьях и поединке с проклятым двуногим, но не придавал сей истории значения. Мифы есть мифы, в них много лжи и полулжи, а правды – лишь крохи. Его беспокоила собственная безопасность, свой вечный трон с прекрасным видом на зелёные владения. Местные двуногие подносили ему дорогие камни, поили корни вином, украшали его ветви шелками на праздники. В их глазах он был святым древом, мудрым и справедливым. Сей факт тоже изрядно веселил многосотлетнего гиганта. Умерив смех, он решил пересчитать собравшихся, не упоминая того, кто не покидал брошенной медвежьей берлоги под корнями.
Здесь была пума, что звалась Лапой. Самопровозглашённая царица кошек, полный сосуд физической силы, идеал остроты когтей и клыков. С ближайшего дерева она следила за собранием, держа спокойный взгляд на земле, а уши – по ветру. Стража не явившегося ещё повелителя, что даже во сне слышала треск ветки или всплеск воды в отдалении. Лишь пару раз отпускали её за осколками бога – и оба раза возвращалась она с рисунками чужой крови на мехе.
Перед дубом, дрожа в кустах, сидел малыш Белое Ухо. Кролик юркий и быстрый, а главное – истинно трусливый. Он не мог притащить и крошечного осколка, но прекрасный слух его позволял найти артефакт. Он слышал, как дрожат старые кости в промасленном свёртке или как ходит среди двуногих молва о полузабытых обычаях, а затем скоро докладывал остальным зверям. Он явно слышал больше, чем ему хотелось, и это только подстёгивало в кролике разрастающийся ужас.
Вой не придёт. Родная стая загрызла его за предательство, за ту ересь, что хотел передать он волчьему племени. Только грязная крыса скорбела по Вою, принеся весть о гибели друга в виде клока серой шерсти. Хоть и внешне Вой походил на волка, до последнего вздоха тот был выдрессированной псиной своего господина. За время верной службы он перегрыз немало шей, вытащил из хладных рук множество фрагментов этого полузабытого даже двуногими божка. «Жалкая псина», – подумал дуб, усмехнувшись.
В порозовевшем небе, галдя ругательствами на опаздывающего Зубов, крутился Гадкий Клюв. Перья его были едва ли чернее душонки вора, подстрекателя и откровенного лжеца. Глаза острые, как у хищного орла, а жадность – точь-в-точь как у хитреца-сороки. Маленькие двуногие камнем попали ворону по клюву. Надломанное орудие птицы срослось криво и гадко. В Гадком Клюве всё меньше оставалось от ворона, и всё более походил он на падальщика с земель далёкого Эпилога. Чудище, а не птица.
На камнях, подставляя ветрам бледное длинное брюшко, разлёгся Хвост. Его редко можно было застать в таком расслабленном состоянии: обычно хитрый змей затаивался в траве или возле ручья, но сегодняшний день измотал его. Хвосту уже было не до пряток, в коих змей обладал несравненным мастерством. В брюхе он пронёс ещё один кусок бога, стараясь из последних сил не пожрать его, как подобает тому, что оказывается внутри широкой пасти. Хвост то и дело недобро поглядывал на Белое Ухо, наигранно облизываясь раздвоенным язычком, но вновь почувствовав на себе взор пумы, разочарованно опускал голову.
Поодаль от собравшихся, на холмике, стоял гордый Небесные Корни. Олень не имел никакого отношения ни к благородным древам, ни к владениям Гадкого Клюва над рогатой головой, но носил это имя. Высокомерный, живущий по нравам строгим, скорый и сильный, но всё ещё неспособный убежать от сомнений. Что-то вечно его беспокоило, как если бы в песне зова он поймал фальшивую ноту, вновь и вновь повторяющуюся. И всё же вряд ли кто-то принёс больше кусков божества, нежели он.
И, наконец, вечно опаздывающий Зубы. Дуб недосчитался именно его. Та самая мерзкая, гадкая крыса, часто грязная и ещё чаще – голодная. Если Зубы снова попробует погрызть дубовый корень, Лапа не оставит от серого паразита даже хвостика. Природная ловкость, малый размер и глубокое знание о двуногих позволяли крысу проникать туда, куда не сунется ни могучая стража, ни остальные звери.
Разношёрстная шайка спорила о чём-то. Они терпеть не могли присутствия друг друга и не упускали возможности
