Когда тигр спустился с горы - Нги Во
– Ваше Величество, я Сыюй, дочь Халаня, потомка рода Журавля из Исая. А это Пылук от Киеан из Лотука.
Тигрица кивнула и выжидательно перевела взгляд на Тии.
– Госпожа, я служитель Тии из обители Поющие Холмы. Я здесь затем…
– Чтобы стать ужином, полагаю, – любезно закончила тигрица. – Вы им станете, все трое. А мамонт может отправляться домой, если хочет.
– Этот мамонт… – вспыльчиво начала Сыюй, но получила толчок локтем в бок от Тии и умолкла.
– Боюсь, нашими законами это не допускается, – повторили Тии. – Госпожа, на самом деле я здесь, чтобы послушать ваши рассказы и прославить ваше имя.
– Лесть, служитель, – отозвалась тигрица, – не слишком хороша на вкус, и желудок она не наполнит.
– История, госпожа, – с надеждой ответили Тии. – История и ваше место в ней. Нам известно о Хо Донг Винь, Хо Тхи Тхао и…
– Хо Тхи Тхао?
Голос тигрицы прозвучал резко, обе ее сестры выпрямились, прищурились и воинственно встопорщили усы.
– Служитель, что вы натворили? – сухо спросила Сыюй, и Тии подавили желание отпрянуть при виде настолько хищного интереса.
– Что ты знаешь о Хо Тхи Тхао? – спросила тигрица.
– Ну, моя работа – скорее выяснить, что знаете вы, – спохватившись в последнюю минуту, Тии не стали улыбаться. Улыбка обнажает зубы, а Тии знали, что их зубы не идут ни в какое сравнение с тигриными. – В Поющих Холмах ведут архивы и занимаются исследованиями, и мне точно известно, что нам очень хотелось бы получить ваше описание свадьбы Хо Тхи Тхао.
– «Наше описание», – передразнила тигрица. – Ты имеешь в виду – истинное.
– Разумеется, – жизнерадостно согласились Тии.
– Нет, вряд ли.
– В таком случае…
– Нет, думаю, это ты расскажешь нам то, что тебе известно, – решила Синь Лоан.
– А мы укажем, в чем ты ошибаешься, – резко зарычала Синь Хоа, и ее голос напоминал грохот падающих камней. – Мы тебя поправим.
– Так что лучше тебе ошибаться пореже, – посоветовала Синь Кам голосом, подобным бурлению опасных вод.
– Что вы творите? – прошипела Сыюй.
– Рассказываю историю, – объяснили Тии, жалея, что рядом нет Почти-Блистательной и некому отчитать их за безрассудную выходку.
Тигрицы терпеливо ждали, пока Сыюй и Тии разводили костер, Синь Кам даже ненадолго обернулась человеком, чтобы принести охапку дров из-за путевой станции. Она была моложе Синь Лоан; Тии предположили, что моложе не только она, но и Синь Хоа, увидев, как обе тушуются перед сестрой. Принимая дрова, Тии заметили, что лицо Синь Кам совершенно неподвижно, словно она не привыкла к человеческому облику, и что от нее пахнет глиной, холодом и чистым мехом.
Пока Тии подбрасывали дрова в костер, Пылук издала тревожный стон и переступила с ноги на ногу, как взволнованный ребенок. Она тихонько толкнула Тии хоботом, словно пытаясь обратить ее внимание на трех хищниц, расположившихся у входа в сарай.
– Знаю, детка, – отозвались Тии. – Ничего.
– Может, и так, – пробормотала Сыюй и встала со своего места рядом с Баосо. – Он ненадолго пришел в себя и успел сказать только несколько слов и попросить воды. Состояние у него так себе, но он продержится. Если нас всех не съедят.
– Так ведь могло быть гораздо хуже, – весело откликнулась Синь Лоан. – Сейчас его сердце бьется ровно, а не скачет, как заяц на празднике солнца.
Сыюй скривилась, а Тии напомнили себе, насколько острый у тигров слух.
Наконец костер с ревом разгорелся. Его сложили с таким расчетом, чтобы огня хватило на всю ночь, – если они сами продержатся эту ночь. Сидеть хоть и у костра, но на земле было зябко, и Тии с благодарностью приняли у Сыюй лишнее одеяло.
Пылук улеглась. Она все еще похныкивала время от времени, но уже не так беспокойно: Сыюй подтащила Баосо поближе и сама села рядом с мамонтом.
Тии посмотрели сквозь языки пламени на уставившиеся на них три пары голодных глаз, сделали глубокий вдох и заговорили.
Глава 4
Много лет назад жила одна начитанная и образованная женщина по имени Дьеу. Она усердно училась восемнадцать лет, и наконец ее наставник счел, что она готова сдавать имперские экзамены в Аньфи.
В те времена Аньфи был величайшим городом всего мира – от берегов Матери-Моря до сухих пустошей, где среди дюн из черного песка рыщут драконы-полукровки. Для того чтобы добиться хоть сколько-нибудь заметного успеха, следовало родиться в столице, в одной из шести прославленных семей, предпочтительно физически крепким старшим сыном, лучше всего без единой отметины на коже и без пристрастия к тайным магическим искусствам и крайним политическим течениям. И поскольку большинство жителей столицы даже на такую малость не были способны, им оставалось лишь преуспеть на имперских экзаменах, которые проводились каждые четыре года в Зале жестокого нефрита.
В отличие от экзаменов на уровне провинций и округов, проходивших раз в два года, сложность имперских экзаменов была зубодробительной, соперничество на них – обостренным и опасным, и Зал жестокого нефрита, где на протяжении восьми поколений случались загадочные смерти, населяло немало призраков. Соискатели съезжались со всей империи, и престиж, богатство и власть имперских постов означали, что никто из зашедших так далеко не собирался довольствоваться ничем, кроме высших оценок.
Прадед Дьеу нечестным путем добился пропуска на имперские экзамены, но был убит прежде, чем успел им воспользоваться. Ее бабушка попала бы на экзамены, но отвлеклась, ведя преступный образ жизни на высокогорных перевалах. Из отца Дьеу вышел бы прекрасный ученый, вот только он умер молодым вместе со своей женой одной страшной осенней ночью, когда оба перебирались через реку вброд, спасаясь бегством от врагов.
Так что из всей семьи осталась одна Дьеу, живущая в крохотном домишке в округе Хюэ и воспитанная чередой добросовестных наставников и добросердечных служанок. Перед домом рос боярышник, за домом был разбит маленький садик, и ветер с севера приносил столько же вреда, сколько и блага. Дом Дьеу снимала, так что, в сущности, ей принадлежали лишь несколько драгоценных книг, длинное и овальное, словно зернышко риса, личико, слишком редко улыбавшиеся губы да маленькая нефритовая табличка, дававшая право попасть на имперские экзамены.
Девушкой Дьеу была даже слишком серьезной, годы учебы допоздна долгими хюэсскими ночами оставили о себе память в виде легкой сутулости. Если бы не она, Дьеу была бы рослой, а если бы не привычка щуриться, приобретенная по той же причине, могла бы считаться миловидной.
Зато Дьеу поражала начитанностью, умением переводить и писать сочинения и была сведущей в многочисленных законах страны. Когда ей исполнилось двадцать восемь лет, ее наставник кивнул и собрал денег на добротную дорожную одежду, изрядную карту, несколько бумажных оберегов и вышитый мешочек на плетеном шнурке, чтобы носить в нем на шее нефритовую табличку.
– Что ж, я научил тебя всему, чему только мог, – сказал он Дьеу однажды прохладным осенним утром. – Ты готова, как любой другой человек, способный войти в Зал жестокого нефрита и выйти оттуда высокопоставленным чиновником, а не в виде пучка костей, перевязанных твоими
