Пол Андерсон - Фантастическая сага

Эльфийский князь рассмеялся в душе, хотя лицо его оставалось невозмутимым, как маска. Он прикрыл ставни и поскакал обратно на север. Эльфрида вдруг вздрогнула, проснулась и первым делом проверила, тут ли ребенок. Ей приснился страшный сон.

ГЛАВА III

В то времена Дивный народ еще обитал на земле, но уже тогда его владения были окутаны завесой какой-то странности, как будто они не вполне принадлежали к здешнему миру. Подчас то, что обычно казалось просто одиноким холмом, озером или рощей, вдруг являло глазу древнее великолепие эльфийского обиталища. Оттого-то люди и избегали, например, заходить на северное всхолмье, издавна прозванное Эльфийскими холмами.

Имрик подскакал к Эльфхолму, представлявшемуся простым смертным обычным утесом, но явившемуся ему, эльфу, высоким замком с увенчанными изящными шпилями башнями, бронзовыми воротами и мощенными мрамором двориками, со множеством переходов и палат, украшенных прекрасными, магического плетения гобеленами, расшитыми крупными самоцветами. Обитатели замка собрались на лужайке за наружной стеной, где при свете луны были устроены танцы. Миновав их, Имрик въехал в Эльфхолм через главные ворота. Заслышав перезвон подков хозяйского коня, рабы-гномы поспешили принять у князя поводья. Эльф спешился и сразу же отправился в донжон.

Свет множества тонких восковых свечей затейливо играл, отражаясь от золоченых украшенных драгоценными камнями мозаик. По залам струилась музыка: нежные звуки арф и пронзительное пение труб и флейт сливались с похожими на журчание горного ручья голосами эльфийских певцов. Узоры на коврах и гобеленах, казалось, двигались как живые. Даже стены и полы замка, а также его сводчатые потолки, очень высокие и потому вечно окутанные сумраком, обладали тем же свойством: странной, едва уловимой для глаза переменчивостью.

Имрик добрался до лестницы, ведущей в подземелье, и стал спускаться вниз. Здесь стояла полнейшая тишина, нарушавшаяся лишь бряцаньем его собственной кольчуги. К тому же было очень темно: лестница освещалась лишь несколькими воткнутыми в стену факелами. Из подземелья повеяло таким холодом, что у Имрика занялось дыхание. Время от времени из сырых, наспех высеченных в скале, переходов слышался металлический звон и стенания. Но Имрик не обращал на это внимания. Как все эльфы, он двигался по-кошачьи быстро, легко и бесшумно и без труда достиг надобной части отведенного под темницы подземелья.

Наконец он остановился у окованной латунной полосой дубовой двери, давно позеленевшей от сырости и потемневшей от времени. Ключи от трех замыкавших ее замков были только у него, Имрика. Проговорив нужные слова, он отпер замки и толкнул дверь. Она поддалась с натужным скрипом, ведь ее не отворяли целых триста лет.

В открывшейся взору эльфа темнице сидела женщина тролльей породы. Из одежды на ней была лишь мощная, наподобие якорной, бронзовая цепь, которой ее приковали за шею к стене. Тусклый свет укрепленного в коридоре возле двери в ее темницу факела освещал ее массивное, приземистое, мускулистое тело. У троллицы не было волос, а кожа имела зеленоватый оттенок. Она повернулась к Имрику и оскалилась, обнажив мощные, совсем волчьи, клыки. Но глаза ее оставались пустыми, как два черных омута, в которых могла бы безвозвратно кануть душа. Имрик держал троллицу пленницей уже девятьсот лет, и она давно лишилась рассудка.

Князь эльфов взглянул на нее, избегая, однако же встретиться с ней взглядом, и тихо промолвил:

— Нам опять надо сделать усилка[14], Гора.

— Ух-ты, он снова пришел, — проговорила троллица голосом, подобным рокоту, доносящемуся из земных глубин. — Привет тебе, пришедший из ночи и хаоса, кто бы ты ни был. Неужели никто так и не заставит космос перестать ухмыляться?

— Поспеши, — сказал Имрик. — Мне надо подменить ребенка еще до рассвета.

— Поспеши да поспеши… Осенние листья спешат облететь с ветвей под ветром и дождем, снег спешит упасть с небес, жизнь спешит навстречу смерти, а боги — навстречу забвению. — Голос безумной троллицы гулко отдавался в подземных переходах. — Все прах, все тлен, все развеет не имеющий смысла ветер; лишь безумцы могут смеяться над музыкой сфер. Глядите-ка, рыжий петух на навозной куче!

Имрик взял висевший на стене бич и стегнул троллицу. Она сразу сникла и послушно легла на пол. Эльф торопливо проделал то, что от него требовалось (холодная липкая плоть Горы внушала ему отвращение). Затем он девять раз обошел вокруг скорчившейся троллицы в направлении, противоположном движению солнца на небосводе, напевая песнь, повторить которую не смог бы ни один смертный. Когда он запел, Гора вдруг затряслась и застонала от боли, чрево ее взбухло, а когда он обошел вокруг нее девятый раз, она издала такой вопль, что у Имрика зазвенело в ушах, и произвела на свет человеческого младенца.

На вид ни один человек не смог бы отличить его от сына Орма, данского ярла. Правда, этот крошка сразу после рождения злобно взвыл и укусил свою мать. Имрик перевязал ему пуповину и взял его на руки, причем младенец сразу угомонился.

— Мир — всего лишь гниющая плоть на черепе мертвеца, — пробормотала Гора, и, не переставая дрожать, улеглась, звякнув цепью, на пол. — Давать жизнь — все равно что плодить могильных червей. Мертвая голова уже лишилась губ, скалится голыми зубами, а глаза у нее давно выклевали вороны. Скоро останется одна голая кость, сквозь которую будет гулять ветер. — Когда Имрик закрывал за собой дверь, она вдруг взвыла: — Он ждет меня на всхолмье, где ветер разогнал туман, он ждет уже девять сотен лет. Пропел черный петух…

Имрик запер дверь и поспешил вверх по ступеням. Создание двойников не доставляло ему радости, но возможность заполучить человеческого младенца выпадала слишком редко, такой случай нельзя было упустить.

Выйдя на двор, он заметил, что погода начала портиться. По небу поползли грозные темные тучи, напугавшие, казалось, саму луну, которая безуспешно пыталась от них бежать. На востоке они вздымались громадной черной горой, исчерченной рунами молний: надвигалась гроза. Бешено завывал ветер.

Имрик вскочил в седло и погнал коня на юг, через холмы и долины, мимо утесов и терзаемых бурей деревьев. Время от времени всадника высвечивал пробивающийся сквозь тучи лунный свет, и тогда он был похож на ночного призрака.

Развевавшийся у него за спиной плащ походил на крылья гигантской летучей мыши, доспехи и глаза блестели в свете луны. Когда же он проезжал низины в Области Датского Права, у самых его ног кипели буруны, а в лицо летели клочья пены. Вновь и вновь бесконечные потоки воды освещались молнией. В наступившей за этим полной темноте тем громче звучал раскат грома, и казалось, что в небесной механике что-то сломалось и два гигантских колеса с размаха ударились одно о другое. Имрик все погонял и без того бешено скачущего коня. Ему не хотелось встретиться ночью с Тором здесь, на пустоши.