Дуглас Брайан - Демоны степей

— Удобно ли тебе, моя… э-э… девочка? — сладко тянул господин Церинген.

— Вполне. Благодарю тебя, господин, — отвечала Аксум бесстрастно.

— Какое милое, неиспорченное и работящее дитя! — умилялся Церинген.

Он затеял с юной помощницей изощренную игру. После того, как господин Церинген пал жертвой мести беспощадных женщин, которые лишили его самого драгоценного достояния мужчины, прежние радости сделались для него недоступны. Однако старый сластолюбец не мог отказаться от чувственных наслаждений. Он окружил себя еще большей роскошью, чем прежде, наводнил дом полуобнаженными служанками и красивыми молодыми рабами. Господин Церинген мог часами следить за медленными, тягучими танцами девушек, одетых в прозрачные шелка, и теребить при этом мягкие подушки.

Аксум доставляла ему удовольствие иного рода. Сама по себе девчонка не представляла интереса — худая и черствая, как сухарь черного хлеба (пища, которую господин Церинген никогда не вкушал — за всю свою жизнь!). Но она была юной, чистой, нетронутой; ее сознания ни разу, кажется, не касалась мысль о близости с мужчиной. И вот этому-то нераспустившемуся цветку господин Церинген рассказывал все свои тайные измышления, все истории его отношений с женщинами. Он погружал ее мысль то в пучину безудержного разврата с пышнотелыми красотками, готовыми удовлетворять мужчину без конца, то в бездны жестоких игр со строптивыми девственницами. Он вновь переживал те давние, острые ощущения: упругую плоть под руками, красные полосы, оставленные плетью на атласной коже, крики боли и стоны сладострастия… Увы, все это в прошлом! Проклятая гирканка со своим чернокожим прихвостнем! Гнусная, незаконная, кровная родня бездельника и болвана Эйке!

Повествуя обо всех этих приключениях, разворачивавшихся в спальне, среди смятых шелковых покрывал, господин Церинген зорко следил за Аксум: не появится ли румянец на ее бледном, матово-смуглом лице, не блеснут ли украдкой глаза, не облизывает ли она губы, не сжимает ли украдкой колени, словно пытаясь утаить спрятанный между бедер жар?

Но ничего подобного, к великому разочарованию Церингена, не происходило. На лице Аксум — лице писца, привыкшего запечатлевать чужие тайны на бумагу, — не отражалось решительно никаких чувств. Словно не из плоти эта девушка создана, словно не жжет ее по ночам мысль о грядущем возлюбленном!

А Аксум действительно ничего не чувствовала. И чем больше старался господин Церинген распалить ее воображение, тем смешнее ей становилось: он как будто стремился ее испугать! Испугать! Это ее-то, Аксум, которая в свои отроческие годы уже прошла огонь, воду и медные трубы! И она вела свою собственную игру, не менее увлекательную: сидела перед Церингеном, как каменная, и только палочка мелькала в ее ловких пальцах. Церинген постанывал, мычал, подбирая слова, потягивался на постели, изгибался всем телом, ломался, разглядывал свои холеные ногти. Аксум же рядом с ним выглядела почти неживой.

Она создавала шрифты и узоры. До содержания текста ей не было никакого дела.

— Ты не устала, дитя мое? — неожиданно оборвал себя на полуслове господин Церинген.

— Нет, господин, — спокойно отозвалась Аксум. — Я готова продолжать, сколько тебе будет угодно.

— Ах, — господин Церинген устроился поудобнее и уронил на пол подушку. — А я что-то чувствую себя утомленным… Покажи мне, как ты переписала вчерашнее.

Аксум поднялась на ноги одним гибким движением, взяла листы, украшенные по полям причудливыми виньетками — здесь были цветы, листья, вазы, сплетающийся невероятным узором дымок, исходящий из курильницы (сама курильница в виде полуптицы-полуженщины с приоткрытым ртом была изображена в самом низу листа).

— О, это превосходно, превосходно, — забормотал господин Церинген, разглядывая работу Аксум. — Ты настоящий клад, дитя мое. Настоящий… э… колодезь… И когда работа будет закончена, я… э-э… позабочусь о тебе.

Аксум слегка приподняла бровь. Господин Церинген рассмеялся, похлопал ее по руке:

— Такая девушка, как ты, стоит очень дорого, поверь мне. Я отдам тебя в хорошие руки.

— Я вполне счастлива жизнью в этом доме, господин, — равнодушно произнесла Аксум.

— В этом доме, увы, оставаться слишком опасно. Ты — краденая собственность, не забывай об этом. Рано или поздно прежний владелец сумеет выследить тебя, и тогда… — Он невольно содрогнулся при одной только мысли об этом. — Тогда… э-э… нам несдобровать. Обоим, понимаешь?

Он многозначительно улыбнулся.

— Не думаю, чтобы такую ценную рабыню, как я, подвергли суровому наказанию за чужой проступок, — ледяным тоном произнесла Аксум. — Впрочем, мое дело — угождать тебе, господин.

— Хочешь фруктов? — спросил Церинген. — Или чаю?

— Я бы выпила немного чаю, — согласилась Аксум.

— Тогда налей себе сама. — Церинген слабо махнул рукой в сторону толстостенного чайника, где напиток долгое время сохранялся горячим.

Аксум так и поступила. С маленькой тонкой чашкой в руке она уселась на прежнее свое место. Церинген еще раз пересмотрел переписанные ею листы, с особенным вниманием вглядываясь в рисунки.

Девочка тем временем спокойно прихлебывала свой чай и отдыхала. Ей было немного жарко в этой комнате, где все, казалось, задыхалось от покрывал, ширмочек, подушечек, пряностей, благовоний, цветов…

Неожиданно господин Церинген спросил:

— Скажи мне, дитя, приходилось ли тебе изображать… э-э… живых людей?

— Случалось, — тотчас ответила Аксум с полной искренностью.

Она знала, какое впечатление производит ее детская честность на хозяев…

Разумеется, Аксум было известно, что изображения человеческих лиц в Хоарезме, мягко говоря, не приветствуется, однако лгать Церингену в подобных мелочах она вовсе не собиралась. Пусть он кастрат, как болтают слуги, но высечь лживую рабыню вполне под силу и кастрату. А это было последнее, чего хотелось бы Аксум. Напротив, она желала установить с хозяином возможно более дружеские отношения.

— Превосходно… э… превосходно, — пробормотал Церинген. Он решительно отложил листы в сторону и спросил напрямик: — Не могла бы ты нарисовать для меня изображение женщины, о которой я тебе сейчас расскажу?

— Для своего благодетеля я готова сделать что угодно, — бестрепетно ответила Аксум.

К ее удивлению, глаза Церингена увлажнились.

— Я не ошибся в тебе, дитя! Ты не только одарена богатым… э-э… талантом, у тебя еще и доброе сердце!

«У меня злое, лживое сердце рабыни, — подумала девочка, — только ты об этом знать не должен.»

На ее лице не дрогнул ни единый мускул.