Эдуард Шауров - Оракулы перекрестков
Бенджамиль послушно поднял руки, а Максуд принялся сноровисто затягивать ремни, прилаживая чехол на левый бок. Закончив работу, он взял со стола Бенов пистолет и вложил его в кобуру, потом отступил назад, удовлетворенно любуясь своей работой.
– Что это? – спросил Бен, недоверчиво разглядывая сооружение из плотного пластика под своей левой подмышкой.
– А что? Хороший поддырник! – Максуд улыбнулся. – Настоящему ситимену не пристало таскать дыру за брючным ремнем.
– Непривычно как-то, – пробормотал Бен.
– Носи, фатар, и не ежься, – сказал Максуд, поправляя кобуру. – Маленький подарок. На память.
Если френч и рубашку Бенджамиль воспринял как должное, то светло-желтый, приятный на ощупь поддырник подействовал на него странным образом. Ему сразу стало казаться, что просто необходимо сделать Максу ответный подарок. Но у него ничего не было, кроме пистолета и оракула. Дарить пистолет было бы невероятно глупо. А оракул… Чуткий Максуд не позволил сомнениям Бена перерасти в опасную уверенность. Ткнув названого брата кулаком в живот, он заявил, что никаких отказов не примет и что если Бен не хочет нанести ему смертельное оскорбление, то Бен заткнется, будет носить ствол в кобуре и поминать фатара добрым словом. И не надо никого благодарить, это в Сити не принято. Бенджамиль вздохнул, но, что возразить, не нашелся.
– А что я буду говорить на этом драном совете? – спросил он, с безотчетным удовольствием прикасаясь к висящему под мышкой пистолету.
– На совете? Да ничего особенного тебе и не придется говорить. Ну… представлю тебя яфату, познакомлю с десятком-другим пульперов…
– А что, если меня спросят, что я делал в буфере или как туда попал?
Максуд засмеялся.
– Ни один ситтер, имеющий хоть какое-то представление о шарафе, не станет задавать таких дурацких и позорных вопросов, – сказал он, с интересом разглядывая Мэя блестящими глазами. – Если был, значит, по делу. Если попал, значит, через норку.
– Через какую норку?
– Ты думаешь, Бентли бегают докладывать мне, по каким каналам ходят в буфер? – Максуд восторженно покрутил головой. – Ну ладно! Значит, так. Бентли контролируют территорию юго-восточных ворот, по-моему, где-то там неподалеку у них есть нора. Тем более, что ты позавчера действительно был у юго-восточных и место себе представляешь. Если кто спросит, смело говори про юго-восток, а будет совать нос дальше – посылай к черту.
– К черту нельзя, – серьезно сказал Бенджамиль. – У вас в Сити это дурной тон.
Максуд опять засмеялся.
– Главное, не мельтеши, – сказал он ободряюще. – Очень может быть, у меня получится переправить тебя в аутсайд нынешней ночью, сразу после совета.
Через десять минут приятели, торопясь, шли по скудно освещенной улице. Они уже изрядно припозднились, но из объяснений Максуда Бенджамиль понял, что резиденция яфата располагается где-то совсем недалеко, буквально в десяти минутах хорошего хода. Кроме того, Макс утверждал, что не помнит ни одного военного совета, который бы начался вовремя.
Осенние слоистые сумерки давно сменились самой настоящей ночью. Небо висело над головой, пробитое тысячей булавочных ударов. В аутсайде и в «воротничке», где всегда много фонарей и световой рекламы, почти никогда не видно звезд, и Бенджамиль, рискуя запнуться, задирал голову к небу, любуясь недосягаемыми светилами. А может, и правда, думал он, никакие это не шары раскаленного газа, а просто маленькие дырочки в гигантской черной чаше, которой закрывается сверху наша плоская планета? Быть может, те, кто придумал эту чашу, наковыряли в ней дырок, чтобы было удобнее следить за нами, ничтожными? Чтобы никто не увидел их лиц, они опускают чашу, плотно прижимают ее края к краям мира, потом прижимаются носом к ее гладкой холодной поверхности и часами глядят вниз.
Вокруг было тихо, только каблуки ботинок звонко стучали по асфальту, да вдалеке все отчетливее звучала напористая громкая музыка.
По мере приближения к дворцу яфата музыка становилась все громче. На дороге начали попадаться фонари, обвешанные целыми гроздьями люминофорных пластин и похожие на диковинные деревья. Ни о какой темноте и тишине речи уже не шло. Когда Максуд и Бенджамиль подошли к высокой, рыжей от ржавчины ограде, какофония звуков била по ушам, а куски светящихся пластинок были повсюду: на ажурных завитках покосившихся ворот, на ветках кустов, на обочинах дорожек, на изъеденных временем колоннах.
Упоминая о резиденции своего яфата, Максуд говорил слово «пляца», что буквально обозначало очень хороший и большой дом, но то, что предстало перед глазами Бенджамиля, действительно полагалось называть дворцом. Старое здание стояло посреди большого, запущенного и грязного парка; когда-то давно оно блистало настоящей роскошью, да и сейчас все еще выглядело впечатляюще. Центральная часть с колоннадой венчалась треугольным фронтоном и была освещена лучше, чем все прочее. Бенджамиль рассмотрел там даже какие-то лепные узоры, бегущие по карнизу. Два крыла, расходившиеся в стороны, терялись в непроглядной темноте парка. Верхушка фронтона тоже тонула во мраке. Центральная часть дворца была трехэтажной, но, судя по всему, это были очень высокие этажи. Бенджамиль даже представить себе не мог, кому и зачем могли понадобиться такие просторные помещения, особенно в старину. Высокая каменная лестница вела к террасе и колоннаде. На лестнице, прямо на широких ступенях, сидело и лежало с полсотни мужчин и женщин, и вообще возле дворца было весьма людно. Со всех сторон гремела и стучала музыка, издаваемая не одним, а сразу несколькими саундбластерами. Сбоку от мощенных каменной плиткой дорожек то тут, то там стояли на земле большие металлические бочки с продырявленными боками. В бочках, будто зверь в яме, ворочалось и трещало живое оранжевое пламя. В беспокойстве нерастраченной ярости оно гудело, сыпало вверх искрами, горячими жадными языками пыталось лизать лица склонившихся над ним людей и нижние ветки сухих деревьев. Вокруг бочек курили, танцевали, пили прямо из бутылок, целовались, щупались, держали над огнем какие-то палочки или просто сидели кружками на корточках, время от времени разражаясь взрывами пьяного смеха. С правой стороны парка слышались заглушаемые громкой музыкой стоны и вскрики – там кто-то любился исступленно и неистово. Слева все было достаточно целомудренно. Там, в глубине парка, виднелась освещенная прожектором площадка, на которой Бенджамиль, к немалому своему удивлению, разглядел пару прыгунов – красный и бежевый, а поодаль, на границе тьмы и света, еще один, неопределенного цвета. Кто-то звонко кричал под музыку, пытаясь подражать исполнителю стиля «стробо». Сыпался женский смех.
