Александр Кулькин - Когда наша не попадала
– Хм-м-м?
– Я говорю, тоже тебя налево тянет. Были мы там, ничего там интересного нет. Одни льды до самого неба, зверьки, конечно, шалопутные, но кроме них, ничего интересного.
– А, вспомнил! – обрадовался Кудаглядов. – Иван! Как там этот влипанец, или попаданец, называл то место?
– Антарктида.
– Точно! Пива там варить некому, да и не из чего, так что наше дело правое, вертай в другую сторону! А глаз, вспомнил, всегда чешется к неприятностям!
– Спесь Федорович, а что ты так этого чудака прозвал? Влипанец, попаданец…
– А как же его называть? Он же стремился попасть, а на деле влип, помнишь ведь, что ему князь поручил?
– А куда его ещё девать? – пожал плечами Иван. – Кушать-то хочет, как и все, а делать ничего не может, да и не хочет. Пусть погребёт, глядишь, поумнеет.
– Вот-вот, настоящий влипанец!
– А мы тогда, кто? – с нарочитой ленцой спросил Молчун. – Нас тоже мотает по временам и весям. И каждый раз куда-то влипаем, вот даже среди чистого моря нашли приключений на свою голову…
– Это ты брось! – обиделся Спесь Федорович. – Мы – ватажники, и цель у нас есть великая, Атлантиду найти!
– Так и у них, попаданцев, у каждого цель величайшая, – возразил внезапно разговорившийся Молчун. – Всех сделать счастливыми, и княжество наше над миром всем главным поставить.
– И лично им стать владыками… – лениво добавил Геллер, переворачиваясь с одного бока на другой.
Молчун усмехнулся и с иронией продолжил:
– Это, как говорил Борис, опция по умолчанию.
– Не так ты, Молчун, говоришь, – подал голос сусанин. – Не можем мы быть попаданцами, ибо всё, что мы делали, то не против хозяйской воли было. А все попаданцы, влипанцы и прочие засланцы, да простят меня боги за перечисление всякой нечисти, первым делом обычаи о колено ломают. Ибо влечет их к новому, и кроме этой мары ничего и никого они не видят.
– Это если Грецию не считать!
– Гав!
– А ты, Обормот, молчи! Щенкам слова не давали, когда взрослые кобели… тьфу на тебя, совсем с толку сбил!
Народ загудел и стал подбираться поближе. Тема была новая, и поэтому языки почесать очень хотелось. А Иван вдруг вспомнил тот день, когда в племя пришёл чужеземец, тот, который стал потом Молчуном.
Человек стоял у невысокого плетня в тени дуба, опершись на секиру. Он просто стоял и смотрел на мирный вечер окраины городка. За его спиной остался лес и где-то вдалеке – та битва, что он проиграл. Какая-то надломленность чувствовалась в его фигуре, как-то обреченно он опирался на своё оружие, которое было сейчас просто посохом.
Первыми его увидели вездесущие дети и стремглав кинулись по домам, но не все. Задиристая Машка, дочь кузнеца, и её верный спутник, котёнок Баюн, осторожно приблизились к незнакомцу и молча, осмотрели его. Баюн с дрожащим от храбрости хвостиком обнюхал разбитый сапог и рванулся на руки к хозяйке. А та всплеснула руками, уронив при этом разведчика, и умчалась. Мужчина с котом недоуменно переглянулись, но девочка уже снова появилась, держа в руках расписную чашу, до самых краев наполненную водой. Уже подав чашу, она поклонилась и дрогнувшим голосом сказала:
– Испей водицы, путник. И добро пожаловать в город наш.
Молчун вздрогнул при звуках речи, отпустил секиру и, двумя руками приняв дар, до дна осушил чашу, с глубоким поклоном отдав её хозяйке. Беззвучно выдохнул сосед-ей-ти, снимая стрелу с боевого лука. И отец безалаберной в своей доброте Машки разжал руку, что чуть не сломала дубовую рукоять молота.
Воин чуть заметно покосился на плетень, усмехнулся краем губ и со стоном разогнулся. Его повело в сторону, но крепкая ладонь привычно ухватилась за древко секиры, и он остался на ногах. Вот такую девчонку, раскрасневшуюся от собственной храбрости, с пламенеющей в лучах заходящего солнца гостевой чашей и увидел в первый раз Ивашка. А над пигалицей возвышалась кряжистая фигура гостя с заросшим дурным мясом шрамом на щеке. Его серые, почти стальные глаза бестрепетно смотрели на приближающегося волхва, учителя Ивана, только пальцы левой руки нервно ощупывали вконец изрубленные доски щита. Волхв подошел и долго смотрел в глаза гостя, потом поднял правую руку и почти прикоснулся к его щеке.
– Тебе, вой, надо князю поклониться, – прервал молчание встречающий. – А уж потом, обживаться и дело шукать.
Незнакомец недоверчиво провел рукой по щеке, где осталась только белая полоска кожи, и опять хотел поклониться.
– Брось, – удержал его волхв. – Князю кланяйся, а не мне. Пойдём, до ночи управиться надо.
Из калитки выступил кузнец и взял секиру из руки ошеломленного гостя.
– Совсем ты её измочалил. Давай перекую, точить её зряшное дело.
Молча, как и раньше, воин отдал секиру и пошёл вслед за волхвом. Увязавшихся было за взрослыми Машку с котом поймали. Девчонку – отец, а котенка – мама-кошка. Человека ждала отцовская беседа, а Баюна – строгое вылизывание. Ишь ты, самостоятельные стали!
Так и остался Молчун в княжестве. Нет, пока не прижился, хоть и срубили ему избу. Вот только пустовала она почти всегда, зимы он проводил на дальних заставах, а в летние месяцы уходил вместе с ватажниками. Пусть и рады были ему дети, да и молодицы провожали томным взглядом, но стыла в глубине его глаз черная память. Часто поднимались краешки его губ вверх, но никогда он не улыбался лицом, только глазами. Встречал его Баюн, басовито мурлыкал, терся о ноги, чуть не сбивая наземь, но даже и не пытался вручить ему кого-нибудь из своих потомков. Знал мудрый зверь, что рано еще, ох, как рано…
– Нет! – сквозь вату воспоминаний прорвался к Ивану голос Лисовина. – Нет, ведмедь этакий, ты прямо скажи, чем тебе, к примеру, опасен этакий попаданец? Ты же с ним поручкаешься – и всё! Уноси бедолагу!
Громкий хохот вогнал в краску богатыря, но тут на помощь другу поспешил Молчун.
– А тем и опасен, что Михайло наш разговорчив только с девицами красными. А мужиков он может только слушать, а уж у всех этих ненашенских языки бойкие.
– Так девицы-то… – вконец запламенел Михайло. – Они…
– Что они? – затаили дыхание ватажники.
– Ушки у них махонькие, а слова туда так и льются… – совсем невразумительно объяснил волот и замолчал.
– А ну! – вмешался атаман. – Совсем языки распустили! Вот придём домой, там и разберетесь, зачем девицам ушки! А сейчас за работу! Всем!
– А что делать-то?
– Круглое таскать, квадратное катать! Лисовин, забирай себе скока надо, порядок в ларях наводить. А остальные ко мне, пока волны ровнять не заставил!
Иван с интересом узнал, сколько, оказывается, на ладье помещений, именуемых «кубриками», «отсеками» и так далее. Общее в них было одно: везде надо было навести идеальную чистоту и обязательно всё переставить. Нет, конечно, во владениях Лисовина переставлять было интересно и вкусно. Вяленое мясо, сушеная рыба, рогожные кули с переливающейся золотом пшеницей. Всегда можно было отломить перышко от налитого янтарным жиром сазана или, отхватив долю малую от длинной ленты посыпанной перцем говядины, не торопясь, потихонечку пережевывать её во время шумной работы. Казалось бы, Лисовин снисходительно не замечал этих шалостей, но почему-то любители подкрепиться получали самые тяжелые работы. В общем-то, правильно, кто много ест, тот много работает.
