Когда не горят костры - Джезебел Морган
Но чаще и чаще сжимал пластинку оберега.
Ветер бил в левый бок, выстуживал быстро, гудел низко. Мареку всё блазнилось – в завываниях ветра голос есть, кричит что-то и гонит прочь. Но не останавливаться же слушать? Так и вовсе замёрзнуть можно.
Через час стремительной скачки Уголёк перешёл на рысь, выдыхая белёсый пар. Марек в отчаянии ударил пятками, но конь заржал гневно и с шага сбился. Только и осталось, что спешиться и вести коня в поводу, дать ему время отдохнуть. Холод злыми иглами впивался в кожу, словно и не было на Мареке ни шерстяной рубахи, ни лёгкой кольчуги, ни короткого тёплого плаща.
Через несколько шагов Марек растерянно оглянулся. Опытный разведчик никогда не перепутает направление, даже в самый глухой ночной час не потеряет дорогу, не забудет, откуда пришёл. Но в степи свои законы. Обрушилась тьма – и не стало верных примет, которых и без того было мало. Необъятный простор вокруг, первобытная пустота и ветер ледяной. Уж не такова ли Навь?
От страха дыхание сбилось, и кмет раскашлялся. Небо грохотало – где-то в отдалении прогремел гром, долгий и раскатистый, и земля отозвалась дрожью. Ветер налетал со всех сторон, трепал плащ, то накидывая полу на голову, то вовсе пытаясь сорвать.
У самого горизонта сверкнула молния – раздвоенная, яркая, на миг залившая степь белым нездешним светом.
Марек обессиленно прислонился лбом к шее Уголька, выдохнул в гриву:
– Вот она – истинная рябинная ночь.
Иноходец тревожно всхрапнул, но из-под хозяйской руки не вывернулся.
Следующая молния сверкнула ближе, Марек даже зажмурился, чтоб вспышка не ослепила его, но под веками всё равно расползлись разноцветные круги, а залитая белым пламенем степь так и стояла перед глазами.
Пластинка оберега с родовым знаком сломалась с тихим щелчком, вонзилась тонкой щепой в палец. Марек взглянул на ладонь с недоумением – он и не заметил, что вцепился в оберег настолько сильно.
На мгновение кмет прикрыл глаза, чтобы справиться с горьким ужасом – даже этой малой защиты лишился, дорогу назад потерял, от злого ветра окоченел… И наставницу не выручил!
Коротко и зло выругавшись, Марек сорвал с шеи бесполезный уже шнурок с обломком оберега, швырнул на землю. Задрал лицо к небу, несколько минут щурился от ветра, а потом закричал:
– Птичья матерь, в свою ночь помоги мне! Неясыть тебе слуга, так позволь выручить её! А меня всего забирай, если надобен!
Налетевший ветер швырнул слова обратно в глотку, и кмет раскашлялся, голос звучал слабо, замолк, едва от губ оторвавшись. И не изменилось ничего в мире. Только снова земля грому в ответ задрожала. Марек зло выдохнул и вскочил в седло, повернул коня. Уголёк приободрился, пошёл быстрее, и кмет понадеялся даже, может, хоть иноходец в этой тьме не заплутает, учует, где тепло и корм?
Следующая молния изломанным змеиным языком впилась в землю в нескольких метрах перед Мареком. Уголёк в ужасе заржал, но Марек не услышал его за обрушившимся ударом грома. Конь встал на дыбы, молотя копытами, и огромного труда стоило удержаться на нём. Еле утихомирив иноходца, Марек перевёл дух и утёр липкую испарину со лба.
И только тогда заметил, что мир так и остался белым, словно небесным огнём залитым.
Каждая травинка, каждый след на земле наливались чернотой там, где прихватила их колючая осенняя изморозь. Белым сияли тучи над головой, бурлили, водоворотом закручивались. Все цвета обернулись обратной стороной, стали острее и ярче. Едва дыша, Марек перевёл взгляд на пальцы, так и сжимающие уздечку, и тьма просвечивала сквозь его кожу.
– Милостивые боги, – выдохнул он и тут же прикусил язык. Не богов он молил о помощи, не к богам теперь ему взывать в страхе.
Кмет огляделся. До самого горизонта различал он чёрную вязь трав, словно письмена на листе. До самого горизонта видел бугристую, плешивую шкуру степи, словно долгой болезнью измученную. До самого горизонта различал среди туч ослепительно-белые крылатые силуэты.
А на самом горизонте – где не было ничего, ни сейчас, ни накануне, всеми богами поклясться он мог! – Марек различал мелкие, словно игрушечные, фигурки. Как пелену с глаз сдёрнули.
Сжалось сердце, словно ледяные вороньи когти его царапнули.
– Благодарю тебя, Птичья матерь, – обречённо прошептал Марек, прощаясь с жизнью. Что она потребует, что заберёт? Лучше не думать об этом. Пока есть у него время, надо успеть Неясыть выручить.
Вот умора будет, если векшица припозднилась всего лишь, а Воронов Марек неправильно понял, измену из пустоты надумал!
Рука сама по себе взметнулась к вороту, бессильно царапнула кольчугу. Нет больше оберега, нет больше родового знака. Не у кого больше защиты просить, поддержки искать. И надеяться не на кого.
На себя только.
А на кого могла надеяться Неясыть?
Твёрдой рукой Марек направил коня к стоянке караифов, и чёрное отчаяние в сердце зрело и разливалось ядом по венам. Даже если нет там векшицы, глупость его не должна быть напрасной. Лук при себе, и стрел он полный колчан взял. А значит, убьёт он кочевников столько, сколько боги позволят. Может, тогда дружина догнать их сможет?
Уголёк упрямился поначалу, но быстро смирился, скакал тяжело, отфыркивался. Тучи над головой наплывали одна на другую, сходились, как огромные скалы, как гигантские волны, и небо трещало, как старая холстина в сильных руках. Марек глаз не сводил с тёмных фигурок, боялся, что моргнёт – и они исчезнут. Глаза жгло, волей-неволей кмет смаргивал мелкие слёзы, и снова, и снова находил силуэты степняков на горизонте.
Вот уже скоро, скоро, не заметили бы только! Марек кусал губы, молитвой затвердил план: подскакать на полёт стрелы, чтоб не услышали, не засекли. Ночь сейчас на его стороне, спрячет своим пернатым плащом. Перестрелять сколько сможет, боем связать, а дальше, а дальше…
А дальше не было ничего.
Вот уже, близко. Пора!
Марек осадил Уголька, спрыгнул, споро натянул тетиву и замер. Только сейчас пересчитал фигуры, только сейчас понял – слишком мало их для разбойных степняков. Да и не лагерем стоят, костров не жгут, часовых не назначили – копошатся промеж собой, то ли шаманствуют, то ли молятся.
Посторонним и невиновным неоткуда было взяться в ночной степи, но Марек опустил стрелу, засомневавшись. Недобрая ночь творилась вокруг, клокотала громом. Птичья матерь ворочалась в подземной темнице, гневалась, а Марек так неосмотрительно вручил себя в её сморщенные лапы. Не стал ли он уже соломенной игрушкой в её когтях? Станется с неё посмеяться: выпустит он стрелу – а попадёт не в кочевника, а в Неясыть! Нет, ближе подобраться надо!
Тихо скрипела обледенелая трава под ногами, но кроме Марека никто не мог услышать звук его шагов за раскатами грома. Гроза набирала силу, молнии били чаще и ближе, только теперь Марек видел их чёрными, а не белыми вспышками. Кочевники и те, похоже, грозы боялись. Варвары безбожные, да тьма за гранью мира и нечисть пернатая не различают, кому человек молится и какие обереги носит.
Очередной раскат грома больно ударил по ушам, и мир качнулся перед глазами. На какой-то миг Мареку показалось, что он оглох, но спустя несколько секунд различил встревоженные голоса. И за ними – нечеловечий крик боли.
Совиный крик.
Больше не раздумывая, Марек вскинул лук и выстрелил, почти не целясь. Следующую стрелу бросил на тетиву не глядя, уже сорвавшись на бег. Промазал! Но караифы даже не смотрели в его сторону, не хватались за оружие. Марек уже чётко видел – у ног их лежит изломанное тело, словно гигантскими руками перекрученное. Вот один из кочевников вскинул каменный нож – добить жертву. Вот – стрела сорвалась с тетивы раньше времени.
«Промажу!» – мелькнула жуткая, отчаянная мысль.
Он не успел увидеть, попал или нет.
Молния ударила совсем рядом, чёрной трещиной расколола мир на части, а за ней клокотал и бурлил сонм уродливых тварей, безглазых, многоруких, крылатых. И ненасытной визжащей стаей они рванулись в брешь между мирами, и с многоголосым клёкотом ливнем из туч рухнули птицы.
Марек упал на землю, прижался к ней, даже не успев испугаться. Страх накатил позже, когда ломкая от инея трава забилась в рот, а по спине мазнули гигантские когти. Клёкот и грай заглушали собственные мысли, но даже сквозь них пробились чужие крики боли и ужаса.
Там же Неясыть!
Обмирая от жути, Марек медленно
